Капитан "Старой черепахи"

Артельщик подозрительно осмотрел парня с ног до головы.

— Ты чего тут шляешься, или давно тебе бока не ломали?

Вместо ответа парень вытащил из-под полы мешок.

— Соли не требуется?

— Ворованная? — взвешивая на руке мешок, спросил артельщик.

— В овраге нашел, — нагло ухмыльнулся парень.

— Чего за нее хочешь?

— Жрать хочу. Надоело на казенной квартире, от гнилых бураков пузо болит. Может, в рыбаки меня примете?

— Документ имеется?

— А как же! Вот мой документ! — Парень вытянул из кармана рукоятку кинжала.

— Хороша штука камбалу потрошить! — Артельщик движением руки показал: прячь, мол, свой «документ», и, глядя на рыбаков, с уханьем вытаскивающих на берег шаланду, тихо спросил: — Из тюрьмы убег? Откудова?

— С Николаева, — так же тихо произнес парень.

— Звать как?

— Остапчук Семен.

— А по-настоящему?

— Семен Остапчук...

— Покажь руки.

Парень вытянул потрескавшиеся мозолистые ладони.

С того дня он остался у рыбаков. Артельщик Тургаенко назвал его своим заблудшим, седьмая вода на киселе, родичем, и никто из рыбаков не расспрашивал новенького, откуда он прибыл и чем до сей поры занимался.

На вторые сутки его взяли в море, будто невзначай столкнули за борт и с любопытством глядели, ловок ли плавать при свежей волне.

Отфыркиваясь, он выбрался из воды и с усмешкой сказал:

— Люблю купаться!..

Тургаенко где-то выправил парню форменное удостоверение с печатью губернской милиции и всеми положенными подписями.

Однажды в пятибалльный шторм малая шаланда вышла в море и вернулась под утро с тяжелыми ящиками. Ящики спрятали в погреб под засольным сараем. Наутро их погрузили на телеги, прикрыли сверху рыбой и увезли в город.

«Ловкачи!» — изумился парень. Это был Николай Ивакин, помощник уполномоченного Губчека Макара Репьева. Он тщетно прикидывал, как бы хоть на часок выбраться в город. Однако артельщик ни на шаг не отпускал его от себя.

— Погулять бы, — сказал раз Николай.

— Не рыпайся, или в Губчека захотел?! — прикрикнул Тургаенко. — Где гулянка — там водка, где водка — там селедка, где селедка — там хвост. Проследят чижи, и всем нам карачун!..

4

Кабачок Печесского — две тесные сводчатые комнаты, соединенные аркой, — был переполнен.

Висевшая под аркой нелепая, похожая на бочонок люстра ярко освещала обшарпанные, потрескавшиеся зеленые стены с разводами сырости, какими-то бурыми пятнами и следами брызг и десятка два столиков, за которыми сидели безработные матросы, кочегары, лица неопределенных профессий, накрашенные женщины.

Табачный дым плотной серой пеленой висел под низкими, потерявшими цвет сводами.

Посетители, разомлевшие от вина и спертого воздуха, галдели, смеялись, переругивались.

Других свободных мест не оказалось, и Андрею пришлось расположиться у самого оркестра. Над ухом громыхал барабан, свистела флейта, стонала скрипка.

За соседним столиком два каких-то ловкача убеждали торговца купить по дешевке партию румынской виноградной водки и американской муки.

— А то бери пять ящиков шоколада. Тоже дешево отдадим.

Андрей оглядел их.

«Явные спекулянты, милицию надо бы сюда...» Оркестр играл старые, надоевшие всем вальсы. Время от времени кто-нибудь из посетителей подходил к эстраде и, бросая в раскрытый рояль несколько бумажных миллионов, заказывал:

— «Счастливый рейс»!

Музыканты тотчас обрывали мелодию вальса и начинали играть модное танго «Счастливый рейс».

Ермаков сознавал, что ему не место в кабаке, но тоска завладела им. Он пил вино, закусывая ракушками, пил и не хмелел. Вот уже целую неделю он ищет работу — и все безрезультатно.

«Как они посмели предложить мне заведовать складом?» — Андрей чертыхнулся. Нет, он никогда не согласится! Закрыл глаза и представил как наяву эсминец «Пронзительный»: могучий корпус, гордые мачты, склоненные к юту трубы, грозные пушки и торпедные аппараты, заостренный изгиб форштевня.

Вот это действительно был красавец!

Вспомнился последний переход из оккупированного немцами Севастополя в Новороссийск, залитый солнцем внешний рейд. На фалах кораблей взвились сигнальные флаги: «Погибаем, но не сдаемся!» Потрясая воздух, раздался грохот взрыва на эсминце «Фидониси». Это был сигнал для всех остальных...

Андрей с силой стукнул стаканом, расплескав вино.

— Окосел морячок! — ухмыльнулись за соседним столиком.

Но Ермаков не слышал окружающих. Он вновь переживал трагедию родной эскадры. Он видел себя на командирском мостике «Пронзительного», видел взметнувшийся над «Фидониси» столб огня и бурого дыма, матросов, молча скинувших бескозырки.

Один за другим взрывались грозные корабли. Волны пошли по рейду при полном штиле.

Ермаков скомандовал: «Открыть кингстоны!»

Содрогаясь от сотен тонн хлынувшей в трюм воды, корабль стал оседать на нос.

Андрей взял из своей каюты барометр и, держа в руке красный кормовой флаг, последним спустился в шлюпку.

Шлюпка быстро удалялась от тонущего корабля. Моряки не спускали с него глаз.

«Пронзительный» встал вертикально и, словно салютуя пером руля, скрылся под волной...

— О чем грустим? — послышался рядом чей-то голос.

На край стола легли сухие длинные пальцы, украшенные массивными кольцами.