Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— Ты вернешься, доставив христианина.

— Для тебя это важно, Хараджа?

— Да. Даю тебе минуту на размышление.

Герцогиня молчала. Осушив еще один бокал вина, турчанка снова растянулась на диване, не сводя с юного капитана пристального взгляда.

— Колеблешься?

— Нет, — решительно ответила герцогиня.

— Убьешь его?

— Попытаюсь, если Дамасский Лев, напротив, не убьет меня.

Турчанкой, казалось, овладело глубокое беспокойство.

— Но я не хочу, чтобы ты умирал! — крикнула она. — Ты что, тоже хочешь погасить пламя волнения, от которого трепещет мое сердце? Значит, все вы, мужчины, свирепые львы?

Если бы не опасность себя выдать и если бы перед ней был кто-то другой, а не эта женщина, от которой можно ожидать жестокой мести, герцогиня не сумела бы сдержать приступ смеха. Но шутить с племянницей паши было слишком опасно, и она остереглась выдать свои мысли, дав волю смеху.

— Я принимаю твои условия, — поразмыслив, сказала герцогиня.

— Ты вернешься? — пылко и порывисто спросила турчанка.

— Да.

— Но сначала убьешь Дамасского Льва, так?

— Убью, если хочешь.

— Хочу ли я? Для турчанки нет ничего более прекрасного и сладостного, чем месть.

Герцогиня ответила еле уловимой улыбкой.

Хараджа снова встала.

— Завтра, — сказала она, — виконт будет здесь.

Герцогиня вздрогнула и вспыхнула.

— Я уже послала гонца на болота, чтобы узника доставили под конвоем.

— Спасибо, Хараджа, — сказала герцогиня, подавив вздох.

— Ступай отдохнуть, эфенди. Уже поздно, я злоупотребила твоим вниманием. Ты, должно быть, устал от всех треволнений. Иди, мой милый капитан, этой ночью Хараджа будет думать о тебе.

Она взяла серебряный молоточек и ударила в гонг.

Тут же появились двое рабов.

— Проводите эфенди в приготовленную для него комнату. До завтра, Хамид.

Герцогиня галантно поцеловала протянутую турчанкой руку и вышла. Впереди шли двое рабов с факелами.

19 Виконт ЛʼЮссьер

Спустившись по лестнице, рабы остановились перед одной из комнат первого этажа, выходившей во двор, и пригласили герцогиню войти.

В тот самый миг, когда она уже собиралась перешагнуть порог и миновать тяжелую парчовую портьеру, которую приподняли негры, у нее за спиной вдруг раздался знакомый голос:

— Эфенди!

Герцогиня обернулась, а оба раба схватились за ятаганы, висевшие на широких перевязях лазурного шелка. Должно быть, они получили от хозяйки приказ обеспечивать безопасность гостя.

— А! Это ты, Эль-Кадур? — спросила Элеонора, увидев, как он идет к ней сквозь колоннаду.

Потом, заметив, что слуги не опустили поднятые ятаганы, она властно сказала им:

— Остановитесь! Этот человек — мой верный слуга, и он привык спать под моей дверью. Ступайте: здесь нечего опасаться.

— Госпожа приказала охранять тебя, эфенди, — осмелился робко заметить один из рабов.

— В этом нет нужды, — отвечала герцогиня. — Беру ответственность на себя. Оставьте меня одного.

Оба негра поклонились до земли и поднялись обратно по лестнице.

— В чем дело, Эль-Кадур? — спросила Элеонора, когда стихли шаги рабов.

— Я пришел получить твои приказания, госпожа, — ответил араб. — Никола Страдиот беспокоится и хочет знать, что нам делать дальше.

— Пока ничего. Однако надо послать кого-нибудь на наш галиот и предупредить матросов, чтобы завтра были готовы к отплытию.

— Куда? — с тревогой спросил араб.

— В Италию.

— Значит, мы уходим с Кипра?

— Завтра ЛʼЮссьера освободят, и моя миссия закончится.

— Господина освободят?

— Да, Эль-Кадур.

Араб скорчился, словно получил в спину заряд из аркебузы, и уронил голову на грудь.

— Хозяин будет свободен! — прошептал он. — Свободен!

Его лицо словно свело судорогой.

— Все кончено, — сказал он себе, — Эль-Кадур не сможет увидеть счастья своей хозяйки.

Он быстро выхватил из-за пояса ятаган и наставил острие себе в грудь.

Элеонора, не сводившая с него глаз, остановила его руку.

— Ты что делаешь, Эль-Кадур? — властно спросила она.

— Проверяю, госпожа, достаточно ли остро заточен клинок, чтобы убить турка.

— Какого турка?

— Прежде чем покинуть Кипр, я хочу снять кожу с одного неверного и увезти ее с собой! — с недоброй улыбкой отвечал араб. — Я обтяну его шкурой свой боевой щит.

— Ты говоришь неправду, Эль-Кадур. Уж слишком мрачно горят твои глаза.

— Я хочу убить этого человека, госпожа. А потом Мустафа убьет меня. Но что за важность? Он уничтожит простого раба!

В словах Эль-Кадура прозвучала такая горечь, что герцогиню пробрала дрожь.

— Ты снова задумал какое-нибудь безумство?

— Может быть.

— Имя человека, которого ты задумал убить!

— Не могу сказать, синьора.

— Я приказываю!

— Мулей-эль-Кадель.

— Тот самый благородный мусульманин, который меня спас? Так-то вы, арабы, благодарите тех, кто вырвал вас из когтей верной смерти? Вы кто — гиены или шакалы? Но уж не львы, это точно!

Ничего не ответив, Эль-Кадур понурил голову. Из груди его вырвалось глухое рыдание.

— Говори! — приказала герцогиня.

Араб с яростью отбросил назад свой белый плащ и ответил с глубокой горечью: