Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

– Пожалуйста!.. Сколько угодно!.. – в тон ей, задирая, отвечал поэт. – Грибы по-псковски, сударыня, блицы, а клюква – журавина, а стрекава – крапива… Пожалуйста, пожалуйста!..

– Пчиххх!.. – дурачась, громко чихнула Зизи.

– Ну, вот… – сразу рассердилась Прасковья Александровна. – Непременно все насморк схватите… Едем домой… Нет, нет!.. – решительно воскликнула она, когда Зизи заныла. – Если у вас всех носы пораспухнут, что скажут ваши поклонники?

Предостережение о носах сразу сломило всякое сопротивление.

– Едем, едем… – торопила Прасковья Александровна.

И две коляски, запряженные ладными доморощенными лошадками, покатились по мокрой песчаной дороге к дому. С осиянных солнцем сосен падали, сверкая всеми цветами, последние капли. От запахов леса – мокрой хвоей, грибами – блаженно радовалась душа…

Ночь весенняя дышала… —

вдруг тихонько запела Анна Петровна романс слепого Козлова, и все притихли.

Не мила ей прелесть ночи… —

пела она, и ему чудилось, что она вкладывает в стихи что-то свое, только для него… И голова его кружилась… Потные, опаленные крестьяне, изнемогавшие от солнца, жажды и тяжкого труда, встречали коляски низкими поклонами и снова с серпом в руках склонялись в душистую, поникшую от дождя рожь…

– Вы удивительно поете… – сказал Пушкин. – Ваш голос точно вино!

– Но я не пою даром… – живо отвечала она. – Вы должны мне сегодня же прочесть ваших «Цыган»…

– Хорошо. Но вы споете мне эту вещь с роялью еще, и еще, и еще…

И, когда на широкой террасе, среди вековых лип, кончился чай со всевозможными вареньями и печениями, тут же, среди цветов, в золотой тишине вечера, Пушкин начал читать своих «Цыган»:

Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют…

Прасковья Александровна втайне немножко тревожилась, не слишком ли все это откровенно для девиц? – но ей хотелось быть на высоте века: читают же это все, печатают же… Но все же ей было немножко неловко…

Взгляни: под отдаленным сводом, —

все более и более разгораясь, звенел Пушкин, —

Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит —
И вот – уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвля: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?

Красавица гостья про себя чуть усмехнулась. И ей казалось, что Пушкин вкладывает теперь в свою поэму что-то особенное, ей одной предназначенное, и она волновалась. И все невольно любовались им: он теперь действительно был обаятелен.

– Мерси… Прелестно… – пропела красавица, когда он кончил, и протянула ему руку. – Очень, очень хорошо…

Он видел, что она была взволнованна его стихами, и торжествовал. А Прасковья Александровна улыбнулась и уронила:

– Да… Но во всей поэме только один честный человек, да и тот медведь…

Все засмеялись…

– А вы знаете, Рылеев и Вяземский очень сердились, что Алеко не только водит медведя, но еще и деньги с публики собирает… – весело сказал Пушкин. – Рылеев просил, чтобы из Алеко я сделал бы хоть кузнеца, что ли…

– Но все-таки это хоть стихи… – авторитетно сказала Прасковья Александровна. – Но зачем вы пишете такое озорство, как эти ваши… как они там?.. «Ах, тетушка, ах, Анна Львовна, Василья Львовича сестра…» Совсем не остроумно…

Пушкин рассмеялся:

– Я надеюсь, сударыня, что мне разрешается не всегда быть умным… – сказал он и вдруг захохотал: – Вы не можете себе представить, как разозлился мой дяденька Василий Львович на эти стихи! Мне пишут, что Мосолов, встретив его, поздравил с таким знаменитым племянником. «Есть с чем!.. – сразу разозлился тот. – Негодяй он, ваш знаменитый племянник!»

И он залился своим заразительным хохотом.

– Как у вас тут мило… – все играя, проговорила красавица печально. – И как жаль, что завтра я все это должна буду покинуть…

– Как завтра? – сразу встревожился Пушкин. – Но вы хотели…

– Да, но муж уже на взморье и ждет меня… – сказала она. – Завтра я должна выехать…

– Сегодня, на прощанье, мы поедем после ужина в Михайловское, – сказала Прасковья Александровна, которую немножко коробила смелая игра ее очаровательной племянницы с пылким поэтом, но в то же время и забавляла: эта непременно обработает!.. – Александр Сергеевич, вы ничего против не имеете?

– Но, боже мой… Я в восхищении…