Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Он бросил свое изгрызенное перо и, громко зевая, потянулся так, что все суставы хрустнули. Потом посмотрел на часы: время подвигалось к полудню, но обедать было рано. На глаза попалось только что полученное письмо князя П. А. Вяземского, с которым он поддерживал приятельскую переписку. Пушкин хотел было ответить на письмо приятеля, но тотчас же бросил эту мысль: он устал. Он обежал глазами стол и остановился на начисто переписанном «Борисе Годунове». В заголовке толстой тетради было старательно выписано: «Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Летопись о многих мятежах и проч. Писано бысть рабом Божиим Алексашкою Пушкиным в лето 7333 на городище Вороноче». Он потянулся к рукописи, открыл ее и побежал глазами по строкам:

Наряжены мы вместе город ведать…

Не прошло и нескольких минут, как свое творение захватило его целиком, и он, встав, разыгрывал вслух страницу за страницей… Подошло и прошло время обеда. Няня не раз подслушивала у дверей, что делает ее любимец, но, заслышав чтение, отходила прочь: в такие минуты беспокоить его было нельзя. А он разыгрывал уже сцену между царем и Семеном Годуновым:

…Вечор он угощал
Своих друзей: обоих Милославских,
Бутурлиных, Михайла Салтыкова,
Да Пушкина, да несколько других.
А разошлись уж поздно. Только Пушкин
Наедине с хозяином остался
И долго с ним беседовал еще…
«Сейчас послать за Шуйским…» – «Государь,
Он здесь уже…» – «Позвать его сюда…
Сношения с Литвою… Это что?
Противен мне род Пушкиных мятежный!..»

Он не мог удержать веселого смеха… И дочитал до последней страницы, постоял, подумал и, утомленный, опустился на стул… И, вдруг просияв – его веселило ощущение силы, – он треснул кулаком по столу, забил в ладоши и закричал:

– Ай да Пушкин!.. Ай да сукин сын!..

И, щелкнув себя по лбу, воскликнул, как Андрей Шенье перед эшафотом:

– Да, тут что-то есть!

Дверь тихонько приотворилась.

– Ну, чего ты тут все орешь? – заворчала от порога Арина Родионовна. – Аль опять накатило?.. Иди обедать: простыло уже все…

Он крепко обхватил старуху и стал кружить ее по комнате.

– Нянька, твой Александр Сергеич так отличился, что дальше некуда!.. – кричал он. – Понимаешь ли ты, старуха, кого ты на погибель себе и всему роду христианскому вынянчила?..

– Да пусти, греховодник!.. Отстань, говорю!.. Ух, дыханья нету… Пусти!..

Поправляя повойник и тяжело дыша, она стояла посредине комнаты и смотрела на него веселыми и добрыми глазами.

– Непременно пошлю это комедийное действо царю… – продолжал он весело. – Пусть читает, пусть казнится!.. А потом, конечно, вызовет меня к себе. Я приезжаю, расшаркиваюсь, – он проделывал все это в лицах, – и подсыпаю: не угодно ли еще вот это, ваше величество?.. Ась? – Он принял величественную позу и всемилостивейше проговорил: «Помилуйте, Александр Сергеич, вы доставляете нам приятное занятие… Наше царское правило: дела не делай, а от дела не бегай…» – И, округлив локти и расшаркиваясь, он изобразил и себя: «Но мы со всем нашим полным удовольствием, ваше величество…»

– Экой озорник!.. – качала головой нянюшка. – Тебе бы только медведей по ярмонкам водить. Нет, ведь недаром царь на цепочку-то посадил!.. Отпусти тебя, ты всю Рассею вверх тормашками поставишь… Ну, иди уж, иди: я на закуску тебе свеженьких груздочков подала, в сметане, как ты любишь…

– А тогда необходимо рюмочку померанцевой…

– Да уж дам!.. Иди… – сказала няня… Неожиданно она, остановив его, почти шепотом спросила: – А что у тебя опять с Оленькой-то? И днем, и ночью девка глаз не осушает…

– Я… решительно не знаю ничего… Что случилось?..

– То и случилось… Ты ее пожаливай маненько… Она девка мягкая, покорливая… Мое дело сторона, а ты все-таки пожаливай… Ну, иди уж, иди, баловник…

Он, смущенный, прошел в столовую, но скоро успокоился: так, бабьи причуды какие-нибудь… Он выпил, закусил груз-дочками и с большим удовольствием пообедал. Потом, встав, подошел к запотевшему окну столовой. Он чувствовал себя усталым и думал, что прокатиться верхом в Тригорское было бы очень хорошо. Но сильный ветер бился среди деревьев, срывая с них последние листья, по небу валами катились низкие, серо-синие тучи, и все было так мокро, что даже в комнатах чувствовалась эта сырость. Вороны, взлохмаченные, нелепые, боком летели из-за нахмурившейся и вздувшейся Сороти, и две пегие сороки прыгали и трещали по забору. Уныло все было, неприветливо, холодно… Скрипя старыми половицами, он прошелся всеми комнатами с их уже ветхими обоями и старой мебелью. Он подошел к биллиарду, взял кий и прицелился:

– Ну, красного в угол… – сказал он себе и с треском положил шар на место. – А теперь…

– Барин, голубчик…