Капкан для бессмертного адмирала

Ступая босыми ногами по шпалам, навстречу несущейся на него стальной громаде, шел полусгнивший тощий человек. Он знал, что сейчас умрет, но не боялся смерти. Потерять жизнь? А было ли в его жизни хоть что-то, чтобы хотелось за нее цепляться? Наверное было, но генерал чудовищ однажды сказал, что акума выжигают в памяти йома все добрые и хорошие моменты, оставляя только боль, горе и злобу. Объект шестьсот семьдесят забыл свое детство, лица родителей и даже собственное имя, но помнил грохот паровых молотов огромного завода, рвущий уши и разбивающий внутренние органы. Он помнил, как вокруг него суетились всевозможные трудовые паразиты, ищущие как урезать его зарплату и нагрузить дополнительной работой. Как ежемесячно рос заводской план, при таких же плановых сокращениях работников. Помнил налоговые поборы, щедро изобретаемые всеми, от городского и регионального совета, до верховного совета страны. Налог на землю под жилым домом, налог на пользование дорогами, налог на выходные дни, на бездетность, на уклонение от добровольных общественных работ. Он помнил, как переполненный паразитами, завод с шестьюдесятью директорами и тремя сотнями директорских советников заскрежетал, застонал и встал намертво. Как в дом, в котором он жил с самого рождения, пришли налоговые приставы и вышвырнули его, отъяв все имущество в счет налоговых долгов. Как он скитался по городам, сначала ища работу, а потом выпрашивая милостыню и еду. Он не спился. Только страшно исхудал, обовшивел и тяжело заболел. Голод… как же страшно ему хотелось есть… как же мучал его кашель, не позволяющий спать, и как же холодно было там, за мусорными баками у продуктового супермаркета, в которых оказался только строительный хлам и не нашлось никаких съедобных отбросов…

Он готов был умереть уже тогда, сил для борьбы не осталось. Хотелось только последний раз поесть горячего супа и принять лекарство, усмиряющее кашель. Если бы у него было хоть немного денег! Тогда, он смог бы мирно уснуть.

И в этот момент, появилась она. Рука, протянувшая ему купюру в тысячу Рю.

Шестьсот Семидесятый помнил, как поднял голову и увидел перед собой молодую девушку в шелковом платье и шубке из роскошного белого меха. Красавица-аристократка с улыбкой протягивала ему деньги, словно кусок хлеба голодному бездомному щенку. По щекам бездомного потекли слезы, когда он, обеими руками потянулся за деньгами, но не успел бродяга даже коснуться купюры, как его запястья захлестнула петля тонкой, прочной веревки. Девушка отступила в сторону, а трое парней рванули веревку на себя и вытащили грязного нищего из мятых картонных коробок, среди которых тот прятался от холода зимней ночи. С веселыми выкриками, смехом и бахвальством, детишки богачей принялись избивать пойманного бродягу самодельными дубинками, а потом привязали веревку к саням и принялись кружить по ночному городу, с улюлюканьем швыряя пустые пивные банки в волочащееся по промороженной мостовой полумертвое тело.

Размозженные колени, сломанные ребра, отбитые внутренности и вывернутые из суставов руки. Но плотная зимняя одежда защитила бродягу и, когда весельчаки наигрались всласть, он все еще был жив. Он помнил как сытые, лощеные и разодетые в дорогущее шмотье, все пятеро, две девушки и трое парней, окружили его, лежащего неподвижно и едва находящего в себе силы дышать. Девушка, что выманила нищего подачкой, вынула из сумочки ту самую купюру в тысячу рю, и небрежно бросила ее на тело умирающего.

— Заработал. Она твоя.

— Жив еще. — сказал один из парней, вынимая длинный нож. — Добить надо.

— А если не добьем, то что? Он псам закона показания даст? О нас в газеточке статеечку напишут? Да любого, кто попытается вякнуть, мой папаша рядом с этой падалью закопает!

Золотые детки хохотали, а бродяга закрыл глаза. Всего на миг, как ему показалось. Он ждал удара в сердце или горло, но почувствовал как дрогнул мир вокруг и открыл глаза. Над ним, жалким, слабым и беспомощным человеком, стояла сама Тьма. Фигура из пляшущего черного пламени, с пылающими алым огнем, глазами. Великий демон, Безликий Лжец. Вытянутой вперед когтистой лапой, генерал чудовищ крепко держал за голову судорожно дергающееся тело юной аристократки в белой шубке. Шелк и драгоценные меха окрашивала в алое кровь, ручьями льющаяся из перерезанной глотки. Остальные золотые детки с бульканьем и чавканьем оседали справа и слева от искалеченного бродяги, ставшие больше похожими на кучи перемолотого в фарш мяса, чем на людей. Перепуганные лошади уносили прочь сани и обрубленную веревку. Кровавый дождь сыпался с небес, густо пятная грязную одежду нищего и чистый белый снег.