Капля духов в открытую рану

– Ага, руки ледяные. – Ася растирала ладони, пытаясь нагнать в них кровь.

– Тебе снятся кошмары?

– Бывает.

– Расскажи.

– Снилось недавно, как человек без кожи стоял у моей кровати.

– Душил тебя?

– Не успел, я проснулась.

– А мне часто снится один и тот же сон. Не будешь смеяться?

– Нет.

– Я иду в музыкалку и встречаю прекрасную женщину с двумя нотными папками. Одну она легко держит в руке, прижимая к груди, а вторую – очень тяжелую – волочит по земле. Я спрашиваю ее: «Что это?» Она говорит: «Это хорошие ноты, а вот здесь – плохие». И я, знаешь, наклоняюсь, чтобы увидеть плохие. И тут нижняя папка лопается, и из нее вырываются отвратительные, гнилые, зловонные ноты с длинными, склизкими штилями и хвостами. Они оплетают меня и душат, душат… – Славочкин голос сорвался на слезы.

– Клюев, ты че? Не бывает у тебя плохих нот. Ты ж этот, юный гений, гордость нашей школы, будущее страны.

– Издеваешься?

– Нет. Просто ты стремишься к совершенству, а твое внутреннее «я» тебя критикует. Вот оно и душит.

– Ты права, Кречетова. Я очень требователен к себе. В отличие от тебя… – Он засмеялся и ущипнул ее за колено.

– Да иди ты…

Похоже, Славочка навсегда избавился от «плохих» нот. Дама в Герлене выстрелила, как пробка шампанского, после того как он сыграл последнее легато и в один миг с оркестром снял смычок. Взорвалась и остальная публика. Объявили антракт, Ася отдала бинокль.

– Правда ведь, что он бесподобен? – возбужденно спросила надушенная дама.

– Вам хотелось бы его трахнуть? – Ася увидела ее несимметричный анфас.

– Что? Как вам не стыдно? – Глаза дамы выкатились наружу.

– А мне хотелось бы. Всего доброго.

Она не осталась на второе действие, Герлен ее утомил, а Славочкино величие придавило к плинтусу. Но желание отдать мемуары Дарьи Сергеевны лично в руки сыну теперь не подвергалось сомнению. Дел было много. Ася расшифровала всю запись и теперь сидела как перед корзиной с мелко-разорванным листом бумаги, пытаясь по махровым краям определить места стыковки.

На новой работе она попала в самый низ иерархии. Вышестоящих начальников было не меньше четырех, все они, моложе тридцати, отдавали взаимоисключающие указания, любили казнить, прилюдно высмеивали ошибки и огрехи, подставляли друг друга и окружающих, часто указывая место на шестке.

– У нас принято ставить кавычки «елочкой», а не «лапками». Ты работаешь уже месяц и никак не можешь это запомнить, – говорил юный худощавый Илья, повадками и сленгом напоминавший Никусю. – И не забывай, над «ё» мы не ставим точек.

Он правил Асины тексты, вырезая фразы, меняя местами слова и предложения так, будто отпиливал кусочек ножки у стула – равновесие терялось, стул падал и был уже мало функционален. Исправленных вариантов Ася стыдилась, поначалу спорила, но потом махнула рукой – благо ее фамилии под материалом не стояло, на сайт и листовки тексты выходили безымянными, а друзьям о своей работе она не рассказывала. Огромным плюсом были свободные часы в течение дня и возможность, не отходя от компьютера, заняться свои делом – «писать» Дарью Сергеевну и шерстить виртуальные барахолки в поисках ароматов в ненасытную коллекцию.

– Во флаерах мы пишем «дизайн разработан», а брошюрах «над дизайном работали», запомни уже! – кричал Илья из соседнего кабинета.

– Ладно, – лениво отбивалась Ася, смирившись с тем, что жизнь по-прежнему тычет ее носом в мушку на стекле и шипит: «Смотри, сука, на муху, а не на горизонт. Горизонты не для тебя, смотри на муху, сука!»

Мушка, уже раздавленная, распласталась по окну и в целом являлась метафорой Асиной жизни.