Кара-Бугаз

Двигаться вперед было бесполезно. Кристенс попал в ледяную мышеловку. Никто не ожидал такого стремительного рождения айсбергов. Мы медленно вертелись среди льдов в сплошном тумане. Сквозь туман в нескольких метрах от борта беспрерывно вспыхивали голубые стены льда. Тогда мы давали задний ход и осторожно пятились к чистой воде. Почему айсберги окутаны туманом? Первым это объяснил Норденшельд. Дело в том, что лед, тающий в соленой воде, притягивает к себе теплую воду из океана. Лед высасывает из атлантической воды все тепло, что дает ей экваториальное солнце и теплые ветры Антильских островов. Взамен он выбрасывает в океан холодную и жгучую воду. От разницы температур рождаются туманы. Пароходы бродят в них, как слепые щенки, и нет-нет да и ткнутся носом в айсберг. Так было с «Титаником». Гренландия высовывает в Атлантический океан ледяной язык, окутанный паром. В иные годы этот язык почти касается кончиком южных широт. Так было тридцать лет назад, в тысяча девятьсот третьем году. Мой отец рассказывал мне, как в этом году в Балтийском море появились киты и треска – лед сбил их с привычных мест и погнал к югу. Но это все вздор сравнительно с нашествием льдов из Антарктики. Оно длилось шесть лет – с тысяча восемьсот девяносто второго по тысяча восемьсот девяносто седьмой год. Оно началось в год моего рождения, и мой дед до самой смерти верил, что я родился под знаком Полярной звезды и погибну во льдах. Пароходное сообщение вокруг мыса Горн было прервано, муссоны Индийского океана начали дуть как попало, климат Индии претерпел жестокие потрясения. Два года шли беспрерывные дожди, и Индия заживо гнила от сырости и лихорадки, потом два года стояла засуха и с неба не упало ни капли дождя. Индия сгорала от жажды, и земля превращалась в обожженный кирпич. Все кончилось страшным неурожаем. Пятьсот тысяч квадратных миль земли не дали ни плодов, ни хлеба, ни овощей. Погиб почти весь скот. В одной Австралии пропало сто миллионов овец. Легкие вылазки льдов из Антарктики были и позже, – последняя случилась в тысяча девятьсот двадцать шестом году, тогда льды снова перепутали океанские течения и едва не вызвали катастрофу, подобную той, о которой я говорил. Да, мы отвлеклись от смерти Олафа Кристенса. Он был затерт льдами, и пробиться к нему мы не могли. Мы знали, что у него мало провизии и он не может перезимовать. Мы ушли в Датскую гавань, наняли эскимосов и в конце зимы двинулись к Северным ледникам на санях. Полярная ночь кончилась. От этой экспедиции у меня осталось воспоминание, как о тяжелом сне или, пожалуй, смертельной болезни. Я не припоминаю ни одного слова, сказанного мной за это время. Я молчал. Я онемел от страшного вида полярной земли. Помню только метели, серый свет, замерзшие слезы, царапавшие до крови глаза, вой собак и ночи, внезапно разорванные от края до края огнем сияний. Так приказчики в мануфактурных магазинах рвут материю, но разница та, что небо разрывается бесшумно. Это страшно. Во время экспедиции за Кристенсом я в первый раз ощутил всем существом, всем мозгом, каждым нервом тела ненависть к этим никому не нужным и злым областям земли. Я ненавижу Север. Наташа, мой ум не может примириться с этим склепом, мы должны уничтожить проклятый ледяной лишай, разъедающий землю!..

На сороковой день мы увидели на берегу шест с обрывком фуфайки вместо флага, а на сорок первый день нашли мертвого Кристенса. Он лежал под перевернутым моторным ботом. Матросов не было. Около бота были видны их свежие следы. Они тянулись на запад, к утесу Флота. Я думал, что матросы ушли недавно. Но потом из дневника Кристенса мы узнали, что они покинули его пять месяцев назад. Следы на Севере, если нет снега, сохраняются десятки лет. Это одно из его необычайных свойств. Участник нашей экспедиции американец Торн рассказал мне, как Расмуссен в тысяча девятьсот семнадцатом году нашел около знака, поставленного Пири двадцать лет назад, совершенно свежие следы самого Пири и его товарища!

Мы осторожно подняли Кристенса. Он показался очень легким и даже как будто звенел от толчков. Я помню его белое лицо, прекрасное лицо, обросшее серебряной бородой. Мы похоронили Кристенса в снегу. За сорок дней я первый раз снял шапку, и волосы мои превратились в клубок обледенелых ниток. Дул северный ветер, над Гренландией висела темнота. Мне все казалось, что ночь поднялась только на несколько метров к небу и открыла небольшой просвет. В этот просвет заглянуло солнце, похожее на лицо человека, умершего от желтухи. Даже эскимосы закрывали руками глаза, – блеск солнца был страшнее льдов и ночи, и было бы гораздо легче, если бы оно не показывало нам свой отвратительный диск. Мы воткнули в могилу старые лыжи и прибили к ним дощечку, на ней вырезали надпись: «Олафу Кристенсу, геологу, датчанину 28 лет. Мы поймаем солнце в капкан и заставим его дышать на полюс, покуда он не растает». Это строки из стихов одного забытого всеми американского поэта.