Караян

Как бы там ни было, благодаря стараниям ван дер Нюлля или независимо от них, но Караян стал очень популярен в Берлине. В ноябре 1939 года он принял пост музыкального руководителя Берлинской государственной оперы. Он возобновил концерты Государственной капеллы, которые давал оркестр оперы. И хотя Фуртвенглер не разрешил ему регулярно выступать в Берлинской филармонии, он тем не менее с большим успехом дал несколько концертов с этим оркестром и сделал с ним несколько записей на пластинки.

Вскоре Караян стал столько времени проводить в Берлине и других крупнейших музыкальных центрах Европы, что администрация Ахенского театра забеспокоилась. В 1941 году Караян отказался от своих полномочий в Ахене и перебрался в Берлин, где стал выступать с Государственной капеллой. После того как многие первоклассные дирижеры эмигрировали из Германии, молодому Караяну представилось широкое поле деятельности. Но в период после 1941 года он потерпел и ряд серьезных неудач.

В довоенном Берлине он приобрел славу многообещающего молодого дирижера. Его способность дирижировать произведениями по памяти, включая целые оперы, умение дирижировать произведениями эпохи барокко и одновременно исполнять партию клавесина, как это было принято в восемнадцатом веке, экстатичность поведения за дирижерским пультом — все это привлекало к нему внимание. Однако, если бы его музыкальная карьера закончилась на том этапе, в анналах истории музыки вряд ли удержалась бы его громкая слава. Некоторым его интерпретации казались грубоватыми, рассчитанными на невзыскательные вкусы или попросту незрелыми. В интервью, опубликованном 26 октября 1963 года в газете «Сатердэй ревью», сам Караян говорил следующее:

«Когда я был начинающим дирижером, я допускал много ошибок. В первую очередь я всегда убыстрял темп любого произведения, которое мы исполняли. Мне говорили об этом, но я не слушал. Но когда, наконец, я принялся внимательно изучать записанные мной пластинки, я понял, что они были правы. Когда сегодня я слушаю эти старые записи, мне кажется, что я дирижировал просто как пьяный».

Иные критики доходят и до утверждений, будто первые признаки нового, зрелого Караяна стали различимы после 1961 года, когда Венская опера показала исключительно одухотворенный, проникнутый человеческим теплом спектакль «Тристан и Изольда».

Справедливы такие суждения или нет, мы попытаемся определить позже. Но бесспорным остается тот факт, что после войны Караян завладел вниманием Европы и всего мира и занял позицию ведущего дирижера.

2. После войны

Когда война окончилась, Караяну в числе других немецких артистов административные органы союзных держав запретили выступать до их официального оправдания. Более того, немецких артистов встречали враждебно во многих странах многие годы спустя после их денацификации. Так было и в Соединенных Штатах, где в 1948 году проводилась кампания с требованием не разрешить Фуртвенглеру выступать в Чикаго; и даже в 1955 году Нью-йоркское объединение музыкантов чуть не отвергло выступление Караяна с оркестром Западноберлинской филармонии.

К концу войны Караян уехал жить в Италию и почти отошел от музыкальной деятельности. После окончания войны он получил возможность изредка выступать в Италии, но Австрия и Германия для него как для дирижера были закрыты. Единственный концерт в Венской филармонии в январе 1946 года можно считать исключением. Приглашение дирижировать «Свадьбой Фигаро» Моцарта и «Кавалером роз» Р. Штрауса летом того же года в последний момент было отменено.

Человеком, который сумел как-то облегчить участь Караяна, явился Вальтер Легге, в то время художественный и репертуарный директор английской фирмы грамзаписи «EMI». Вскоре после войны Легге случайно услышал пластинку с увертюрой к «Летучей мыши»[62] Иоганна Штрауса[63], которой дирижировал Караян, и она произвела на Легге такое впечатление, что он сумел не только подписать контракт с Караяном, но и добился для последнего официального разрешения делать грамзаписи. Благодаря этому с октября по декабрь 1947 года Караян вместе с оркестром Венской филармонии выпустил ряд записей, в числе которых были Восьмая и Девятая симфонии Бетховена, Девятая симфония Шуберта, Немецкий реквием[64] Брамса и многое другое. Именно эти пластинки выдвинули Караяна на обозрение всего мира — после войны ему было жизненно необходимо подтвердить свою репутацию многообещающего дирижера: долгие годы ученичества в Ульме и Ахене, известность, заработанная выступлениями в Берлинской государственной опере, — все эти победы теперь не считались, да лучше их было и не упоминать.