Каратели

«Палец Антихриста» – это про сросшиеся на левой ноге пальцы. А «Святым Иосифом» обзывали в Гори и отца. Бесо, Виссарионом – в лицо, а за спиной, вслед – Святой Иосиф! Дескать, сынок твой святым зачатием рожден. Потому и на священника учится аж в Тифлисе. А на денежки чьи? Вдовца Игнатошвили, это всем известно. Бедный Бесо, глупый смешной Джута! Какая уж там «сталь»? Тряпка! Так ему и надо, будет знать, осетин, как брать в жены грузинку, истинную картвели: Екатерина, ого, разве такой муж ей пара? В такой бедности жить, стирать чужое белье, латать перелатанное? Смирный, мягкий Джугашвили, когда выпивал, делался диким, необузданным, бросался на обидчиков с кулаками, хватал камень из-под ног, кричал: «Убью! Меня обижай, а за сына убью!» Но потом начинал избивать сына, остервенело, себя не помня. Пока мать не вмешивалась. (Вот и руку, дурак, повредил, сохнуть стала.) Вдруг заревновал, что сын будет учиться на священника: «Он мой сын или не мой? Я сапожник, и ему быть сапожником». А потом отца убили. Где-то в соседнем Телави, куда он время от времени уходил со своим сапожницким инструментом – делал людям сапоги, чувяки. Или просто умер – в какой-нибудь ночлежке. Екатерина Джугашвили даже не поехала хоронить. «Туда и дорога!» – все, что услышал от нее сын. Она скажет – всю жизнь потом не забудешь. И не простишь. Когда в 1936 году приехал к ней – царем приехал, каких Грузия не знавала, всей России хозяин! – что от нее услышал, от матери? «Лучше бы ты сделался священником…» Для чужих людей – милая старушка Каке, зато с сыном держала себя так, как когда-то с пьяницей мужем. И сюда, и к ней добрались гады, кто и Надю настраивал! А приезжал к ней сын, чтобы наконец о главном поговорить, узнать всю правду о своем рождении, происхождении. Об отце. Но услышал: «Лучше бы ты… священником… А то всё в цари, всё в цари!» Наверное, догадывалась, отчего столько не заглядывал, а тут вдруг приехал, сразу сурово, нелюдимо замкнулась. Заговорила, как с мужем когда-то разговаривала. Так и не расспросил о жизни в Тифлисе, когда служила горничной у Великого князя, его Императорского высочества Михаила Николаевича. Кто бывал, кто приезжал еще в этот дом – пришлось узнавать по документам. Пржевальский, этот шпион-ученый побывал. А сам Александр III? Про это еще в училище говорили, слышал… А молоденькую горничную как-то очень торопливо, внезапно сплавили в глухое Гори, и она тут же вышла замуж за незаметного осетина, сапожника.

Странный царь этот Александр III, самый вроде бы незаметный в истории России, промежуточный какой-то, а сколько оставил после себя – одна сибирская дорога чего стоит!..

В Гори, в духовном училище, сны видел, голоса слышал, и чем больше измывались над невзрачным, малорослым Иосифом Джугашвили, тем яростнее держалась, жила в нем великая догадка, тайна – государственного значения. Царь, царский плод – уж не это ли тайна матери? И его, Иосифа, пьянящая тайна.

Как-то услышал, уже в семинарии (по ночам любили пересказывать светские романы), историю принца и нищего, нищего принца, и еще больше, уже по-взрослому поверил в детские свои сны и голоса. Все совпадает, все! Особенно эти, ну, прямо-таки пророческие обиды и несправедливости, пинки со всех сторон. Теперь уже никому не удавалось обидеть его по-настоящему. Никакими намеками на грязного вдовца Игнатошвили. На всегда пьяного отца (будто бы отца) Бесо. В мечтаниях по-царски величаво расправлялся со своими обидчиками. И чем больнее оскорбления, удары, издевательства, тем слаще было представлять, рисовалось, как это произойдет: как у всех вытянутся физиономии, забегают глаза, как засвербят спины. Вот он, тот миг! Все духовенство Тифлиса темной стеной застыло на площади перед входом в семинарию. Тут же и директор, и семинаристы. Все, все повалились на колени. И первый – ненавистный наушник инспектор Бутырский. Вот так! Только белые колонны над входом в здание, как всегда, прямые, строгие. И сын тоже стоит на коленях. Но это сын. И он знает, кто он. Знает, кого ищут и не могут отыскать родные глаза. Беспокойные, никем другим не интересующиеся. Увидел, подходит. Поднял с земли и поцеловал, прижался роскошной своей купеческой бородой, пахучими усами. (Кажется, выпивает папаша, вот только не уловить, какие у них там на севере вина. Не одна же водка!)

Смотрят отец на сына, сын на отца. По-разному это происходило. Но сын всегда вел себя скромно, и если мстил, то только укором и прощением всем-всем подлецам. А отец всякий раз реагировал по-другому. Виновато смотрел: его сын рос, вырос в нищете и обидах. Иногда гордо: вот какой у меня наследник! Бывало, и гневно: кто посмел с моим сыном, с наследником, – вот так?!