КАРЬЕРА

сковывает и что они с отцом разлюбили друг друга,

вероятно, годы тому назад.

Но «кодекс чести» предписывал старику сохранять семью.

Кроме того, он считал, что нельзя оказывать предпочтения

ни одному из сыновей, хотя я прекрасно понимал, что Роб

— папин любимчик, и не только оттого, что пошел по

стопам отца, избрав по окончании школы военно-морскую

карьеру, но и потому, что, в отличие от меня, даже не

мечтал об иной жизни, чем размеренное существование на

военно-морской базе.

Когда мне было шестнадцать, отец однажды зашел ночью в

мою спальню и застал меня в постели за чтением

«Эсквайра».

«Если нравится „Плейбой" — я оформлю тебе после

выпускного подписку. Но „Эсквайр"... Боже, да там же

ничего нет, кроме выпендрёжных статей и бизнесюков на

понтах».

Именно потому я и полюбил журнал. «Эсквайр»

олицетворял вожделенный мир метрополии. Я воображал

себя живущим в Нью-Йорке, обедающим в ресторанах,

описанных в «Эсквайре», одевающимся в

пятитысячедолларовые костюмы, изъясняющимся на

бурлящем жаргоне горожанина, казавшимся мне вторым

родным языком корреспондентов журнала. Не то, чтобы я

стремился к этому, но именно так я представлял себе

составляющие подлинного успеха.

Конечно, отец все понимал. Как, впрочем, и догадывался о

попытках матери вдохновить меня на продвижение по

жизни Брансуика и ВМС США.

«Учись на моем примере, — говорила мать, пока я

старательно заполнял заявку на обучение в колледже, — в

целом мире есть только один человек, способный помешать

тебе достичь поставленной цели, и это — ты сам».

А потому амбиции мои были велики, я подал заявку в

Боудойн — элитный колледж изящных искусств,

расположенный всего лишь в миле по дороге от воздушно-

морской базы. Парню, выросшему в Брансуике, Боудойн

грезился обителью избранных, в которую я старался

попасть — впрочем, безуспешно.

«Список очередников», — пояснил я, показывая отцу

циркуляр с перечнем фамилий допущенных к занятиям,

пришедший из Боудойна весной восемьдесят третьего года.

Отец расслышал явное разочарование в моем голосе:

«Список очередников на поступление в Боу-дойн — не так

уж и плохо, верно?»

«Папа, это всё равно не то же самое, что прием в колледж. К

тому же мистер Чалленор говорил...»

«Кто такой мистер Чалленор?»

«Мой консультант по выбору колледжа. В общем, он сказал, что без финансовой поддержки вряд ли удастся поступить».

Я тут же пожалел о бездумно сказанных словах. Отец

посмотрел так, будто я случайно пнул его в мошонку.

Девиз отца звучал: «Дисциплина, целеустремленность, гордость». Я неосознанно нанес удар по его ценностям, по

его вере в себя, а заодно — задел чувство отцовского долга.

«Сколько стоит год в Боудойне?» — тихо спросил отец.

«Папа, это не важно».

«Сколько?»

«Около семнадцати тысяч, включая питание и

проживание...»

Отец тихо присвистнул и опустил взгляд, рассматривая

пожелтевший линолеум на кухонном полу.

«Нехилые бабки», — сказал он после долгой паузы,

прикуривая очередную сигарету.

«Знаю, папа».

«Но не в деньгах счастье, сынок. Понимаешь?»

«Конечно, — соврал я. — Я же сказал: ерунда».

«Не пори херню, сынок, — возразил отец, и на его лице

проступило выражение проигравшего. — Именно в них

счастье. Ты знаешь, и я знаю. Настоящее счастье».

Вот так и началась моя студенческая стезя во вполне

доступном, крайне второсортном филиале Университета

штата Мэн на Преск-Иле, где в целом кампусе я оказался

едва ли не единственным студеном, не

специализировавшимся в агрономии. Разумеется, ожидание

в никому не известном городе, в окружении людей,

пишущих дипломную работу о брюссельской капусте,

бесило: можете даже не сомневаться, после Преск-Иля даже

Брансуик казался прямо-таки космополитичным.

Однако при встрече с отцом я ни разу не выказал, насколько

мне отвратителен сельский университет, скрывая сожаления

о преграде, вставшей между мной и Боудойном из-за

нехватки денег... отделившей от меня воплощенный в

колледже большой мир.

Принесли мартини. Поднимаю бокал, подношу заледенелую

кромку к губам, обжигающий напиток стекает по пищеводу.

Вновь звонит телефон — как раз когда голосовые связки

онемели от выпитого.

— Нед Аллен.

— Ты когда-нибудь отдыхаешь? — спрашивает голос в

трубке.

— Джек Дреббл?

— Возможно.

— Как говорил отец, хочешь обед — добейся побед. Джек, ты еще в офисе?

— Да. Только-только вышел из-за стола, и тут позвонил ты.

— Уже восемь пятнадцать. Ты — ценный кадр для «Инфо-

Кома».

— А ты пытаешься облизать мой анальный сфинктер.

— Незачем, приятель. Сейчас я в баре «Сейнт Реджиса», попиваю сухой мартини, вот-вот встречу красавицу-жену, и

мы отправимся ужинать.

а «Грин-Эп» готов ухватиться за многостраничную вставку

уже в девять ноль пять завтра утром, если только у нас не

получится любви раньше. Так что, Джек, ты уж не

обижайся, но кого интересует твой сфинктер при такой

сладкой жизни?

— Сто семьдесят одна тысяча.

— А теперь ты хочешь меня обидеть, выставить дураком.

Мы же договаривались на сто восемьдесят тысяч... и

реклама пойдет двухцветная, по льготной цене.

— И уикенд в Вейле, да? «Попался!»

— Только за сто восемьдесят.

— А пять штук не сбавишь?

— Считай, сюда входит разница между тем, чтобы