Карьеристы

Драная шкура — вещь, очень удобная для продажи или перемены.

(По упрямой шкуре (см.) — часто бьют.)

Дурман, или Чертополох, — символ мук, сиречь — ревизор.

Мурзатый — человек, который столь ловок, что не попадает в тюрьму… Живет обычно с чужой женой…»

У Зины задрожали руки. Она выронила газетный лист, встала, чтобы выйти, но, снова схватив ненавистную газетку, порвала ее в клочья.

— Чего они добиваются? Что им нужно? Я же и так несчастна! — всхлипнула она, ломая руки.

«Наши личные отношения — маленькая любовная история, может быть, и драма, — лихорадочно думала она. — Сколько таких в городе, в стране! Но почему именно наша их интересует? Ведь это касается двух, от силы трех человек… Зачем же они?!»

И чем больше думала, тем больше убеждалась, что наскоки газетчиков вызваны причиной куда более важной, чем ей казалось до сих пор. Да, такие истории, какая произошла с ней, начинаются обычно в сердце и заканчиваются в спальне… Но чтоб они так задевали общество, так возмущали его? Нет, этого она не предполагала… Воистину — как странен мир! И как злобен…

Она уже и раньше кое-что замечала: дамы и барышни пробовали разговаривать с ней свысока, осуждали, двусмысленно улыбались, пытались унизить… Но такой уж у женщин характер! Разве следует обращать на них внимание? А ведь тут против нее выступают люди думающие, журналисты, мужчины, которые организуют общественное мнение. Пусть здесь простое зубоскальство, но тем больнее оно ранит, тем обиднее, унизительнее терпеть насмешки…

Правда, в первую очередь нападению в этих статейках и пасквилях подвергается Мурза. В нее сатирические стрелы бьют косвенно… Но достается и ей. Чем она виновата? Мурза копил деньги, строил дома, прибирал к рукам что плохо лежит, наконец и ее «прибрал к рукам». Но она же никому ничего дурного не сделала! Сошлась с Алексасом — вот и вся ее вина. Домантас не понимал ее, не ценил, довел до нищеты… А она рождена для другой жизни. Она слишком красива, чутка, восприимчива. У нее сильно развито воображение, любовь к прекрасному; она всегда жаждала блеска, славы, радости. Не могла же она обрастать мохом, как трухлявый пень! Да, да! Она стремилась лишь к тому, чего добиваются все, если только в силах. И за это ее осуждать?

Тут ей вспомнилось, что говорил утром Мурза о своем добром имени… «Конечно, и ему приходится туго, — сочувственно подумала Зина. — Слышать на каждом шагу насмешки… А если это еще мешает его делам, то вполне понятно, почему он так нервен, груб… Впрочем, нет! Если бы он любил меня по-прежнему, я многое могла бы простить ему… Но если у него уже другая? Если он уже изменил мне?.. Тогда пусть не ждет сочувствия».

Она решительно направилась в его кабинет и принялась искать свою фотографию, еще недавно украшавшую стол. В кабинете все, как вчера, только в замке ящика торчал позабытый хозяином ключ.

С бьющимся сердцем и боязливой радостью она, словно вор, торопливо открыла и выдвинула ящик. Фотографии тут не было. Но внимание ее привлекла какая-то книга, вернее — толстая тетрадь, переплетенная в зеленую кожу. Она взяла ее, открыла. И внезапно лицо ее просияло, точно она нашла клад.

ДНЕВНИК

Вторая тетрадь