Карьеристы

Сны тоже были хаотичны, мучительны, временами превращались в какие-то кошмары. Будто едет она в поезде… Вагоны очень странные — ни крыш, ни стенок, только пол. И эти полы длинной лентой летят над землей и сами кажутся полосой земли. Она, Зина, одета в бальное платье, давно уже вышедшее из моды, и ей неловко. Она окидывает себя взглядом и видит, что платье разорвано по швам, в прорехи проглядывает голое тело, а сидящие напротив мужчины пересмеиваются, указывая друг другу на нее… Она старается как-то прикрыть свою наготу, но материя расползается и все больше и больше обнажает ее…

Но вот лента, летевшая над землей, превращается в лед. Зина уже скользит по нему… А лед все трещит, ломается у нее под ногами. Она проваливается в воду, погружается, выныривает; выползает на лед и вновь быстро-быстро скользит по нему, мокрая, без сил, усталая, но остановиться, перевести дух нельзя — снова провалишься… Вдруг тут же появляется врач в белом халате, он готовится делать операцию. Под ярким слепящим светом сверкают ножи, зажимы, огромные щипцы — кажется даже, что это не хирургические инструменты, а какие-то орудия пытки…

Потом все снова спутывается. И чудится ей, будто готовится она к свадьбе… Но не с Домантасом и не с Мурзой, а с совершенно незнакомым человеком. Она никогда не встречала его прежде, но отчетливо видит его фигуру, лицо, глаза и не может сообразить, что же происходит. Жених ее прекрасен; кажется, он излучает свет, на нем необычные одежды — ничего подобного она никогда не видела… Боже, как все странно и непонятно! Радостно взволнованная, ищет она свое подвенечное платье, фату, цветы, но не может найти их. На ней простенькое, будничное платьице… Как же быть? Разве можно венчаться в таком виде? Она в испуге мечется, не знает, что делать… Но вот перед нею что-то белое, какая-то воздушная материя, она бежит к ней, пытается схватить, но эта белизна не дается в руки — широкие белые ленты вьются, поднимаясь вверх…

Откуда тут появился ребенок? Ах да, она и позабыла — у нее же есть ребенок! Он стоит рядом, смотрит на нее и держит в руках серебряные туфельки. Вот он протянул ей эти туфельки. Она обрадованно надевает их — но что такое? Туфельки малы, никак не лезут на ногу… А сын вдруг спрашивает: «Мама, почему ты такая бледная?.. Много плакала? На тебе яблочко, мама, поешь!» И дает ей яблоко. Она берет, откусывает, но никак не может проглотить. Кусочек застревает в горле, душит ее, воздуха не хватает… Она хочет позвать на помощь, но голос пропал… В глазах разноцветные круги, и она падает…

Открыла глаза — в комнате светло. Одеяло сбилось. Она дрожит как осиновый лист. На лбу холодный пот, губы запеклись, а сердце так болит и бьется, словно готово выскочить из груди.

* * *

Проснулась Зина очень поздно. Голова раскалывается, в горле першит, на душе горько и муторно. Глянула — на соседней кровати Мурза спит, запрокинув голову. Она и не слышала, когда он пришел и улегся.

Потянула за шнур, поднялась гардина, в окно ворвался яркий солнечный луч. С заснеженной земли, с белых деревьев и крыш ринулась в комнату режущая глаза белизна. Со двора долетают какие-то глухие выкрики. В столовой громко переговариваются служанки, звенят посудой. «Ни на каком балу она не была, — донеслось до Зины. — Даром только за портнихой гоняла… Тише ты!» Напрягла слух, но ничего больше не услышала, только сдерживаемое хихиканье.

И тут же в ее памяти ожило все, что произошло вчера вечером и ночью. Душу вновь охватила боль. Вспомнилась печальная действительность. Она посмотрела на Мурзу — спит. Лицо бледное, помятое: видать, пропьянствовал всю ночь. Вот он заворошился, что-то пробормотал сквозь сон, улегся поудобнее и снова ровно задышал.

Зина разглядывала его лицо и думала: с каким бы наслаждением причинила она сейчас этому изнеженному и самовлюбленному эгоисту любое зло! Неживое, желтое, с синевой и отеками лицо — покойник! Сейчас проснется, возьмется за массажи и одеколоны… «Стремится вернуть себе молодость… Фу! Омерзительно! Не люблю тебя, ни капельки не люблю. Ненавижу! Понимаешь?..»