Карьеристы

В конце концов, бал этот — пустяки. Она владеет собой и вполне может отказаться от него… Но во всем, что произошло сегодня, есть нечто несравненно более серьезное и важное. В голове все настойчивее бились мысли, давно уже лишавшие ее покоя. Правда, Мурза еще ничего определенного не говорил, но она же не дура, видит: с каждым днем он все больше и больше отдаляется от нее. Она не неженка, многое может вытерпеть. Но почему он вдруг начал тяготиться ею? Перестал показываться с нею на людях. Это обиднее всего. Наряжайся, раскатывай на автомобиле, посещай кафе и рестораны, но только одна. Одна-одинешенька, как прокаженная. Его даже не интересует, есть ли у нее приятельницы. А их-то в последнее время у нее все меньше и меньше. Даже в Женском клубе к ней теперь относятся без прежней приязни. Раз-другой заметила она косые взгляды, кривые усмешки за спиной, уловила шепоток, смолкавший при ее появлении, — этого для ее гордости было достаточно. С тех пор в клуб — ни ногой.

Правда, у мужчин она все еще пользуется успехом. Но и поклонники у нее стали другого сорта: какие-то лысеющие холостяки, мужья, бросившие своих жен, богемные художники и просто несолидные люди с подмоченной репутацией — грубоватые, без профессии… Даже не будучи представлены, чмокают в ручку, прикидываются старыми знакомыми, отпускают неуклюжие комплименты… И наконец, норовят, чтобы ты за них в кафе платила! Это уж слишком! Лучше оставаться одной, без почитателей и комплиментов…

Ей стало холодно. Достала большую вязаную шаль, закуталась и снова съежилась на софе. Слезы иссякли, но боль по-прежнему сжимает сердце. А страх перед будущим все растет, ширится, охватывает весь ее мир.

«Викторас тоже не заботился обо мне, не понимал меня, — вспоминает она прошлое. — Но все-таки он был куда человечнее Алексаса». Она и сама не понимала его… Только теперь, пожив с Мурзой, что-то открыла в своем первом муже. Что-то в нем стало яснее для нее. Раньше она считала, что Викторас нарочно ничего не хочет знать о ее мечтах, не стремится понять ее интересы, не может оценить все то хорошее, что она пыталась делать для него… Однако теперь, покинув его и сойдясь с человеком иного склада характера, она увидела, что Викторас не понимал ее не по злой воле, а лишь потому, что был слишком предан своим делам, партии, идеям — то есть всему тому, в чем она и сейчас не в силах разобраться. Да, оба они эгоистичны — и Мурза и Домантас, но сейчас она понимает, как различны даже эти черты их характеров: Викторас эгоистически охранял свой внутренний мир, свои идеалы и убеждения, а эгоизм Мурзы сводится к погоне за благами и радостями жизни, нужными ему лично для себя. Викторас совсем не заботился о личном успехе — не задевай только его идеалов. Мурза способен поднять величайший скандал, попробуй лишить его привычных удобств или изощренных удовольствий, осмелься не потворствовать его чрезвычайной изнеженности, страсти к комфорту. Сначала ей были смешны все эти одеколоны, маникюры, педикюры, все это шелковое белье, гимнастические снаряды Алексаса, навещающие его изо дня в день массажисты… Потом начали раздражать… Хотя Домантас не часто разговаривал с ней, но в его доме она чувствовала себя женой, хозяйкой, которой принадлежит самое почетное место. А тут… Тут она только любовница… Даже служанок приходится подкупать бесчисленными подачками, дабы они хоть внешне оказывали ей почтение, соглашались считать ее хозяйкой.

И красоту ее Мурза перестал ценить. Раньше он постоянно отпускал ей нежнейшие комплименты, восхищался ее вкусом, явно предпочитал ее всем остальным женщинам… А теперь, когда они изредка появлялись на людях вместе, не скрывая, любовался какой-нибудь другой красоткой, а для нее, Зины, не находил и ласкового словца…

Она долго разглядывала в ручное зеркальце свое лицо. «Господи, как я плохо выгляжу… Заплаканная… Но и теперь — красивее других!» — проговорила вслух, улыбаясь грустно и беспомощно. Поднялась с софы, сунула ноги в шлепанцы и отправилась в спальню. Тут стояли две кровати красного дерева, покрытые пуховыми атласными одеялами. Раздеваясь, Зина продолжала думать о своих бедах, двигалась лениво, неуверенно. Наконец нырнула в прохладные простыни, укуталась одеялом. Света не потушила.

Стрелки показывали на цифру три, а Мурзы все еще не было.

Несмотря на слезы и волнения, Зина долго не могла уснуть. Возбуждение последних часов не проходило, голова кружилась, в висках пульсировала боль, не хватало воздуха. Дышалось трудно. Наконец мысли стали путаться, сплетаться в причудливые хороводы, и она забылась.