Карьеристы

— Слушаюсь, барыня! — Горничная проворно выскочила за дверь.

— Постой, — кинулась следом за ней хозяйка. — Обязательно привези портниху! Пусть сама все осмотрит на мне. Я уверена, что-нибудь обязательно будет не в порядке… Беги! Да, Онуте! Погоди! Барин не возвращался?

— Нет, не пришел еще! — крикнула девушка, уже сбегая вниз по лестнице.

— Вечно он где-то задерживается… — недовольно ворчала барыня, захлопнув дверь и разглядывая в прихожей перед зеркалом прическу.

Потом, словно не доверяя сообщению Онуте или желая удостовериться в чем-то, заглянула в кабинет. Там действительно было темно и пусто. Она нажала кнопку выключателя, вспыхнул свет. Зашла, прикрыв за собою дверь. Перед прекрасным письменным столом в широкой позолоченной раме висел портрет хозяина, на соседней стене — несколько больших фотографий и какие-то диаграммы, а напротив — картина в темных тонах: стены, крыши, корпуса, а за ними, в перспективе, — прямые свечи заводских труб.

Она подошла к столу и уселась в кресло. На столе стояли ящичек с сигарами, большая хрустальная пепельница, лежала груда писем, каких-то бумаг со штампами, стопка книг.

Она потянулась к книгам, решив со скуки полистать их: нету ли чего интересного… И вдруг насторожилась, откинулась в кресле. На столе не хватало какого-то привычного, всегда бывшего здесь предмета. Что-то исчезло.

«Странно, — пробормотала она. Потянула на себя один ящик, другой… Заперто. — Значит, отправил мою фотографию в отставку? Симптоматично… Примечательно», — озабоченно повторяла женщина, безуспешно дергая ручки ящиков.

Еще раз внимательно оглядела стол, весь ярко освещенный кабинет. Фотографии нигде не было. На столе в такую же рамку, в какой прежде красовался ее портрет, вставлена цветная миниатюра. Взяла ее, внимательно рассмотрела резную рамку черного дерева. Та же или нет?

«Ведь это мелочь, — попыталась успокоить себя. — Может, запропастилась куда-нибудь без его ведома?..» Но женское чутье подсказывало иной ответ… В последнее время она стала такой нервной, впечатлительной, даже подозрительной. Придавала значение каждому жесту, каждому взгляду Мурзы.

Зина встала, захлопнула за собой дверь кабинета и, прошмыгнув в будуар, упала на софу, в груду вышитых подушечек. Потянулась к столику, нашарила сигареты, закурила. «Ну что ж, подождем, посмотрим, что покажет будущее… Может, ничего серьезного? Дай-то бог!.. Но настроение уже испорчено. Как я теперь появлюсь на балу? С этаким лицом?»

Тем временем постучалась горничная, доложила, что портниха прибыла. Зина велела вести ее в будуар. Долго примеряли, подшивали, поправляли чудесное бальное платье из блестящего атласа, со всякими вырезами, сборками, воланами. Зине хотелось в этот вечер выглядеть особенно хорошо, затмить всех этих элегантных дамочек. Нет! Она им не уступит! Пусть не задирают носа! Подумаешь, образцы морали! А сами за кавалерами бегают! И к черным бархатным платьям длинные красные шлейфы прилаживают… Павы!

Портниха уехала. Зина принялась убираться к балу. Пудрилась, красилась, совсем загоняла Онуте и все осведомлялась:

— Барин вернулся? Нет еще? Вот ведь, прости господи, как опаздывает!..

Она уже давно готова. На часах десять, одиннадцать, двенадцать, а Мурзы все нет. Она бродит из комнаты в комнату и страшно нервничает. Прошла в гостиную, оперлась о подоконник, уставилась в темное окно.

По аллее торопливо идут пары. Мужчины бережно ведут под руку своих дам. Из под котиковых шубок выглядывают дорогие вечерние туалеты… Конечно, на бал. А Мурзы все нет и нет! Будь у нее какой-нибудь другой провожатый, она бы и без Алексаса туда отправилась… Но идти одной?.. Прижалась лбом к холодному стеклу, смотрит на спешащих людей, на проносящиеся по улице автомобили, на заиндевевшие липы, и по ее щекам текут злые слезы.

Она понимает, что этой ночью Мурза не вернется. И уже не впервые… Сколько одиноких ночей провела она в спальне, ожидая его. Но сегодня такой бал! Так важно показаться там… Она ведь просила его быть дома вовремя, и он обещал…

Зина быстро прошла в будуар, сорвала с себя платье, кинула его в один угол, в другой угол полетели атласные туфельки. Не боясь смять прическу, свернулась калачиком на софе, как обиженный, охваченный страхом ребенок, и затихла там, кусая губы. Слезы все лились и лились сами собой, лились из глубины сердца, которому было так больно, так скверно…