Карьеристы

— Ну, а у меня из-за этого голова не болит, — отозвалась Банюлите, чье хорошенькое личико задумчиво покоилось на стопке дел во все время разговора. — Сказали: нужно записываться, посоветовалась с подружками и вступила. Все равно я в этом деле ничего не смыслю…

— Тут и величайший мудрец не разобрался бы, — согласился с девушкой Домантас.

— Вот и считаю: чего себе голову попусту дурить? — озабоченно продолжала Йоне. — Зачем опасности себя подвергать из-за этой политики? Глядишь, еще со службы турнут! Ой, господи, как подумаю!.. А я зимнее пальто в кредит купила, такое дорогое, с каракулевым воротником. Говорят, за каракуль очень высокие пошлины на таможне берут… Сколько еще выплачивать! То ли дело министершам да разным директоршам…

Домантас задумчиво смотрел в окно. Дождь усилился, капли стучали по стеклу, ветер буйствовал все сильнее.

А Викторас не мог разобраться в хаосе своих мыслей. Он ведь слышал, как там, за дверью, Никольскис «беседовал» с Керутисом… Не знал только, что же собирается делать его сослуживец. Ему жаль беднягу, жаль и эту наивную девчушку… И себя жалко, хотя он и не знает — почему. Он снова склонился над раскрытой папкой, пытаясь понять суть подшитого там документа. Наконец обмакнул перо и стал писать. Однако, написав несколько строчек, порвал бумагу и принялся плести фразы заново. Работа не шла. Наверно, целый час бился. Но тут в кабинете, за дверью, снова послышался чей-то дрожащий голос:

— Сжальтесь, господин директор! Умоляю вас! В какую хотите запишусь, как скажете…

— Очень вы все хитрые! Когда нужна, стало быть, служба, любые обещания даете, а как до дела… — перебил просителя злой голос Никольскиса.

— Да какая ж тут хитрость, господин директор?! Жена, трое детишек… Поверьте, господин директор, так трудно, так трудно… Я все, все сделаю. Как вы велите, так и сделаю, клянусь вам! Только смилуйтесь, господин директор, возьмите обратно! Богом молю. Хоть пускай меньше, пару сотен в месяц, богом молю! Жена, детишки… Я немедленно, немедленно запишусь!

У Домантаса сжались кулаки.

— Поздновато раскаиваетесь, — долетел до него голос директора. — Предупреждали вас, а вы все свое, вам бы лишь политиканствовать! Такие, стало быть, чиновники мне… И вообще! Это исключительно вредно для страны… Надо вам было все вовремя, стало быть, отрегулировать. А теперь чего уж говорить? Литва вас, стало быть, совсем не заботит. Мы должны победить всех внутренних врагов! Каждый из нас должен себе этот лозунг, этот прекрасный, великолепный, стало быть, призыв зарубить на носу, крепко вбить в голову: за отечество, за Литву, стало быть, не грех и пострадать, даже муки принять! Поняли теперь? То-то!

Наступило молчание.

— Но, господин директор, я осознал, каюсь, прошу прощения… Я обязуюсь, я клянусь!..

— Хорошо. Я подумаю, — смягчился шеф. — Хоть и были вы оппозиционером, то есть, стало быть, врагом Литвы, но раз теперь раскаиваетесь и обязуетесь… то я, стало быть, подумаю. Может, что и найдем. Подавайте прошение. Я строг, но справедлив.

Домантасу слышно было, как проситель униженно, со слезами в голосе бесконечно повторял:

— Я вам так благодарен, господин директор, так благодарен, вы наш спаситель. Я вам так благодарен…

* * *

Заглянув как-то вечером к Юлии, Домантас рассказал ей о «миссионерских» подвигах Никольскиса, обращавшего грешников оппозиционеров в святую веру правящей партии.

— Стоит ли обращать внимание на приказы этого бывшего дворянчика, этого проходимца? — живо отозвалась она, внимательно выслушав Домантаса. — Внутренний мир человека, его убеждения — это святыня, куда никому не дозволено лезть в грязных сапогах!

— Но что делать, если от таких никольскисов зависит источник существования человека, жизнь его семьи?

— Источник существования?.. Сколько раз мы уже беседовали с вами об этом, и все не могу я убедить вас! Поверьте: кого делает рабом кусок хлеба насущного, тот недостоин подлинной свободы.

— Вы очень категоричны, сударыня! Но поставьте себя на место горемыки. Человек, обремененный семьей, может день-два поголодать, лишившись постоянного жалованья. Может он бедствовать несколько месяцев, распродавая какие-то вещи, перебиваясь случайными заработками, ну пусть даже год сможет протянуть. И все равно наступит час, когда он вынужден будет капитулировать, согласиться на все, лишь бы обеспечить детям кусок хлеба. Это надо понимать и уважать тех, которые чувствуют свою ответственность перед семьей… Ведь того человека, о котором я рассказал вам, в кабинет этого прохвоста привело отнюдь не желание ухватить кусочек пожирнее, не это заставило его каяться и бить себя в грудь…

Юлия задумалась.