Карьеристы

— Однако, как говорится, — решила она пожаловаться, — кому везет в карты, не везет в любви… Как вы думаете, повезет мне в любви? — Она еще больше откинулась на спинку дивана и, прищурив глаза, покачивала ногой в шелковом чулке.

— Думаю, вам всегда и во всем везет.

— Правда?! Дайте-ка мне рюмку. И свою налейте. Итак, за любовь! А вам везет? Вы такой интересный мужчина, вам должно везти. Волосы у вас как вороново крыло, глаза черные-черные. Брюнеты — люди темпераментные. Чем темнее, тем горячее.

— Вероятно, африканские негры горячее всех! — поддакнул ей Домантас.

— Негры?! Что уж говорить! У меня был небольшой роман с одним негром… Это, я вам скажу, действительно нечто невообразимое: буря, тайфун, ураган!.. Даже страшно, но безумно интересно.

— Сударыня побывала в Африке?

— Зачем? Здесь, в Каунасе. Ей-богу, у нас, в Каунасе, — горячилась она. — Помните, приезжал на гастроли негритянский театр? Я и попросила, чтобы меня с самым черным негром познакомили. Жуть! Черный-черный. Глаза блестят, зубы сверкают, просто в обморок от ужаса падаешь… Ох и погуляли мы тогда… А что? Я подумала: проживешь всю жизнь, так с негром и не покрутишь! Обидно. Вот и… такой уж у меня характер: люблю экзотику.

«Ничего себе… Веселая барынька!» — думал Домантас.

— А вам нравятся такие женщины? — Лапшене кокетничала все более и более откровенно.

— Какие?

— Да вот… как я? Которые не считаются с разными заплесневелыми правилами поведения?

— Неужели вы, сударыня, так уж и не считаетесь ни с какими правилами?

— Ну, смотря когда… и где… В общем, неважно! Такой уж у меня характер: терпеть не могу условностей и скуки. А вам не скучно одному?

Домантас промолчал.

Лапшене уже полулежала на диване, сунув под бок подушки и опершись на локоть. В свободной руке держала мундштук с сигаретой. Дым струйкой выдувала прямо в лицо Домантасу и улыбалась откровенно и дразняще.

Викторас несколько отстранился, раздавил в пепельнице сигарету, закурил новую, нервно ломая спички.

Гнетущую тишину разрядил телефонный звонок, раздавшийся в соседней комнате, вероятно в кабинете хозяина дома. Лапшене села, оправила платье, но не тронулась с места. Слышно было, как кто-то пробежал по коридору, хлопнула дверь.

— Сударыня, вас просят, — осторожно заглянув в гостиную, доложила служанка.

— Скажи, что меня нет дома… Постой! Мужской голос или женский?

— Мужской, сударыня. Сдается, господин Штольц.

Лапшене встала с дивана, поправила волосы и вышла.

До Виктораса донеслось: «Ладно. Через полчасика. Жду». И он решил, что можно ретироваться.

Хотя вернувшаяся в гостиную хозяйка пыталась задержать его, он, ссылаясь на дела, откланялся и сбежал. По пути домой заглянул в кафе и с наслаждением выпил бокал холодного пива.

* * *

«Давненько мы что-то с Юлией не встречались, — думал Домантас, расхаживая по своей холостяцкой комнатке. — Не заглянуть ли? Впрочем, нет… не стоит». Почему в последнее время он все чаще вспоминает о ней? Может, в сердце затеплились ростки какой-то новой жизни? Ерунда! Сердце тут ни при чем. Юлия замужем, а он — несчастный соломенный вдовец. Какие-либо серьезные отношения между ними нежелательны, более того — невозможны…

Правда, он считал, что никакой любви к Зине уже не осталось. По отношению к ней он испытывал скорее ненависть… особенно после того как встретил ее с Мурзой в «Метрополе» на балу. Тогда он долго мучился, вновь пережил горечь и скорбь разрыва и понял, что образ ее продолжает невидимой тенью преследовать его, смущает его покой, владеет чувствами. И он решил возненавидеть Зину, причинить ей какую-нибудь боль, дать ей понять, что может, мол, быть счастливым и без нее… Но все мечты о сладости мщения и о ненависти оставались мечтами. На самом деле он был глубоко несчастен и лишь негодовал, видя, что она счастлива.

Домантас очень тяжело переносил свое одиночество. Каждый день, каждый час, каждое мгновение это чувство, так реально ощущаемое им, сопровождало все его мысли, точно само время. Лишь на короткие мгновения оно как бы исчезало, оставляло его, но стоило ему вернуться в реальный мир, как сердце вновь охватывали бессмысленное ожидание и неизбывная тоска.

В этой бездне одиночества Юлия приобретала особое значение. Когда он вспоминал, что есть на свете человек, который любит его, часто о нем думает, в душе его как бы начинал брезжить слабый свет, ее овевал свежий ветерок. Однако даже дружбу с Крауялене считал он опасной и для нее, и для себя.

Частенько Домантас забирался далеко в загородные луга или шел в кино, кафе, только бы не пойти к ней. После того разговора на балу они не виделись. Прошло полгода… Меланхолия, а вместе с ней и чувство тоски все усиливались в душе Домантаса, росли… Время не лечило ран.