Карьеристы

Почему его не интересовали другие женщины? Может быть, потому, что был он слишком замкнутым и пассивным, что его подсознанием владела память о Зине; эта любовь была спрятана в глубинах души и независимо от его воли всякий раз всплывала на поверхность… Поползновения Лапшене вывели его из равновесия, он почувствовал их опасность. Для того чтобы успешно противиться ее чарам, ему необходима была дружба порядочной женщины. И он все чаще и чаще думал о Юлии.

В воскресенье после обеда Домантас сидел у себя в ставшей уже привычной позе: локти оперты о стол, ладони охватывают лоб… Вдруг он встал, надел шляпу и отправился в город. Решил навестить Крауялисов.

Дома была лишь Крауялене. Юлия встретила его приветливо, но довольно холодно. Предложила сесть, обронила несколько ничего не значащих фраз. Он-то думал, что она стосковалась, обрадуется… Поэтому испытывал некоторое разочарование и даже досаду.

Приглядевшись к хозяйке повнимательнее, он заметил, что Крауялене порядком изменилась: похудела, побледнела. Под глазами и в уголках губ пролегли скорбные морщинки — знаки долгой печали.

— Давно мы не виделись, господин Домантас. — Она наконец посмотрела прямо в глаза ему. — Многое переменилось за это время… Вы, кажется, снова взялись делать карьеру… Нашли могущественных покровителей или, если не ошибаюсь, покровительниц?..

Домантас отвел глаза в сторону. «Чертовски скоро люди обо всем узнают… И откуда бы?»

— Что до карьеры, то какая уж там карьера… А насчет покровителей вы преувеличиваете. — Голос его звучал нетвердо, и он все избегал ее взгляда.

— Ну что же. Великолепно. Карабкайтесь вверх по этой лестнице, глядишь, куда-нибудь и долезете… Может, и до министерского кресла. Желаю вам всяческих успехов!

В словах ее невозможно было не услышать горечи и скрытого упрека.

Домантас нахмурился. Сегодня он особенно болезненно воспринимал ее иронию.

— Каждый из нас имеет свои стремления… И, хочешь не хочешь, мы при них остаемся, хотя другим они, быть может, кажутся смешными или глупыми.

— Мне ваши стремления не смешны. Получите наконец высокий чин, все перед вами будут гнуть спину, добиваться вашей благосклонности. А вы в свою очередь будете сгибаться в дугу перед чинами более высокого ранга. Начнете менять свои убеждения в соответствии с модой, измываться над нижестоящими. Это и будет подлинной свободой, подлинным величием личности! Где уж тут смеяться! Рыдать следует над человеком, которого влекут подобные идеалы!

Последние фразы она произнесла после небольшой паузы, четко и резко выговаривая каждое слово… И в голосе ее ощущались сдерживаемые слезы.

Домантасу вдруг вспомнилось, как она была вынуждена уйти со службы в его департаменте. Он покраснел и почувствовал себя несколько неуютно.

— Что ж… Прошлое дает вам право не особенно хорошо думать обо мне. — Голос его дрожал, и он не смел поднять на Юлию глаз, рассматривая коробку от сигарет, которую вертел в пальцах.

— Не будем поминать прошлое. — Она встала. — В прошлом все великолепно. Я думаю о будущем. Разрешите просить вас только об одном: когда станете высокой персоной, не за бывайте старых знакомых… Благоволите хоть изредка посещать их.

Губы ее задрожали, лицо напряглось, покраснело, в глазах блеснули горькие искорки.

— Мне очень больно все это слышать. — Домантас был по-настоящему взволнован. — Ну, получил я какую-то службишку, разве виноват в этом? И вообще ваши упреки для меня неожиданны. Правда, я был невежлив, столько времени не заглядывал к вам, но… Может, я только потому не посещал вас, что слишком хотел видеть.

Последняя фраза как-то непроизвольно сорвалась с его губ.

Крауялене уставилась на гостя во все глаза. Казалось, она не может даже пальцем шевельнуть.

Викторас поднялся, поклонился.

— Разрешите извиниться и распрощаться.

Юлия вскочила.

— Прости меня, Викторас! — вырвалось у нее.

Взволнованно и удивленно, словно что-то спрашивая и боясь ответа, смотрела она на него.

Какое-то время Домантас не мог понять, почему столь внезапно изменилось ее отношение. В глазах не осталось ни тени иронии, горечи, холодности, теперь они лучились дружественностью и любовью… Юлия протянула ему руку:

— Будем друзьями!

Домантас взял ее руку, прижал к губам. Он испытывал столкновение каких-то противоречивых чувств — обиды, радости, надежды; все это словно опьяняло его.

— Я хотел вам кое-что сказать… — И он снова покраснел. — Если говорить правду, я не на шутку начинаю опасаться за свое будущее…

Он был и оставался наивным и сентиментальным эгоистом, склонным к преувеличенному отчаянию, неспособным трезво оценивать явления действительности, полным неверия в свои силы.

И все-таки Крауялене смотрела на него с сочувствием, с любовью, с печалью, но и со скрытой радостью.