Карьеристы

— Все эти события вашей жизни, события, которые вы так близко принимаете к сердцу, не имеют большого значения, друг мой. Пройдет время, вы с улыбкой вспомните о них, и все. Окончите университет, бросите казенную службу, начнете новую, независимую жизнь. Конечно, одиночество очень мешает вам… Но вы слишком упрямы. Забрались в свою нору и никуда не показываетесь. Где это видано — хоронить себя в молодые годы!

— Ну вот ведь пришел к вам!.. Правда, явился, когда вы уже и не ждали.

— Ждала, — улыбнулась Юлия. — Ждала и, больше того, верила, что рано или поздно, а все равно вы придете ко мне. Слишком уж хорошо я вас знаю… Но когда вы познакомились с этой госпожой Лапшене, я подумала, что больше не увижу вас. — В последней фразе явно прозвучали нотки простой ревности.

— Не напоминайте мне об этой особе, — сердито прервал он. — Низкая и глупая баба.

Они замолчали. Пауза была долгой, но не томительной. Через открытое окно откуда-то издалека доносились звуки музыки, во дворе тихо шелестела листва клена. Домантас замер у окна, думая о чем-то своем.

— Скажите, вы верите в то, что между мужчиной и женщиной может быть просто дружба? Настоящая, чистая дружба?

— Конечно, — искренне подтвердила Юлия.

Викторас благодарно взглянул на нее:

— Будем же друзьями!

— Я сумею понять вас… — дрожащим от волнения низким глуховатым голосом произнесла она и, помолчав, добавила: — Я уже прежде дала себе зарок не думать и не говорить так, как на том злополучном балу. Простите меня. Я понимаю и уважаю ваши взгляды. — Юлия торопилась, стеснялась. Чувствовалось, что ей неприятно говорить об этом, неловко вспоминать…

В этот вечер Домантас принес в свое одинокое жилище более светлое настроение.

VII

Уже который раз перечитывает секретарь отдела Домантас один и тот же документ и все никак не может сосредоточиться. Подпирает руками голову, глазеет в окно. Там серо, падают и падают мелкие капли дождя. На черных ветвях липы осталось всего несколько последних желтых листьев. Они печально подрагивают. Вот сорванный порывом ветра листок прилипает к мокрому стеклу и потихоньку скользит вниз, подгоняемый капельками, пока ветер не сбрасывает его окончательно и не относит в лужу.

— Так о чем же говорил с вами наш шеф? — спрашивает Домантас, не отрывая взгляда от окна.

Керутис поерзал на своем скрипучем стуле, довольно зло усмехнулся. Долго раскладывал на столе листы машинописных копий и не отвечал.

Лишь когда Домантас вновь склонился над документом, маленький человечек процедил:

— Политика… мудрая политика, друг мой.

— Какая политика?

— Да вот, политика нашего «стало быть», — намекнул он на шефа, имеющего обыкновение к месту и не к месту совать в свои фразы это слово-паразит.

— Не понимаю, о чем это вы, господин Керутис? — Миловидная Йоне даже перестала раскладывать свои папки.

— О чем? Стало быть, так: вхожу, кланяюсь. — Керутис вскочил, сделал несколько шажков, поклонился. — Директор наш сидит, поглаживает свою бороду. Я еще раз поклон. Молчит, все не может вытащить пальцев из бороды. Стою жду. Признаться, немного трушу… Впрочем, нет, с какой стати мне трусить? «Стало быть, так»… — начал наконец он. — Керутис очень похоже передразнил Никольскиса. — И пошел… и пошел… и все про политику… Долдонил, долдонил, я только в самом конце сообразил, что он «запрещает своим, стало быть, чиновникам заниматься политикой». А потом приказал мне записываться в партию таутининков. Ежели, мол, не запишусь, будет мне, стало быть, скверная жизнь. Вот так… И вся «политика».

— Вступите? — заинтересовался Домантас.

— Как же, обеими руками и обеими ногами! — затряс головой сосед. Потом выпрямился и заложил руки за голову. — Вот так прямо — раз! — и в спокойную гавань на всех парусах!.. И все будет в порядке!

— А если, часом, другая «спокойная гавань» подвернется? В жизни-то по-всякому случается… Что тогда?

— Тогда? Кто его знает, что тогда… Может, придется менять курс, плыть в другую.

— Это уж настоящим спортсменом надо быть: туда-сюда плавать, — улыбнулся Домантас.

— Да, вы верно изволили заметить… — Керутис задумался. — И так плохо, и так не хорошо! Не вступишь — хвост тебе прижмут; запишешься, упаси господи, придут новые власти, опять тебя начнут трясти: зачем вступал? Станешь к каждой правящей партии примыкать — станут тобою помыкать. Превратишься в подстилку, о которую ноги вытирают… Так что же вы мне посоветуете?

— Лучше всего, пожалуй, не иметь дел с политикой.

— Я вроде так и думал, братец, но оказалось — нельзя. Нам, мол, не нужны такие, которые, стало быть, ни теплые, ни холодные. Он так и сказал: «Кто не с нами, тот, стало быть, против нас!» Эти, мол, птицы неясные, они самые опасные!

— Но ведь важны ваши убеждения. Какая таутининкам польза от человека, который не согласен с их идеями?

— Мои убеждения? Что о них скажешь? — пожал плечами Керутис. — Я рядовой чиновник, литовец. Если хотите — патриот. Да, да, патриот! И еще какой! Но не хочу я связываться с этими партиями. По моему, пусть глупому, мнению, там место политикам, а не служащим.