Карьеристы

Вставать не хотелось. Ну что она будет делать, когда поднимется? Читать очередной роман? Но они уже так надоели, все эти романы. Сегодня воскресенье… Может, сходить в костел? Но и там не обретет она утраченного покоя… Раньше по вечерам иногда заглядывала в одну маленькую часовню: как же хорошо было там молиться, притаившись в гулкой и таинственной тишине! Пошла как-то и на исповедь, но ксендз спросил: когда покинет она постороннего мужчину? Могла ли Зина обещать ему это? Она знала — дороги обратно нет. И куда ей деваться, оставив Мурзу? К Викторасу не вернешься — он же совсем забыл ее, а если и не забыл, то не сделал ни единой попытки увидеть, ни разу не дал понять, что ждет, примет, простит… А кроме того, она уже так привыкла к роскоши, к комфорту… Поэтому не могла обещать ксендзу, мол, вернется к законному супругу, и тот не дал ей отпущения. Это было для нее ударом. Дело не только в чувстве стыда, нет, тут было что-то большее — непрощенная грешница. Перед нею закрыли еще один путь, о котором она никогда не забывала. Даже как-то искреннее начала верить в последнее время. Душа ее светлела, раскрывалась навстречу возможному духовному обновлению… И вот все кончено. Нет ей прощения. После той исповеди она перестала посещать костел.

Под Мурзой затрещала кровать. Зина снова глянула в его сторону. Он лежал уже с открытыми глазами, но пока они были тусклыми, бессмысленными. Вот он дотронулся рукою до лба, выдохнул со стоном воздух; свесившись с постели, дотянулся до кнопки электрического звонка.

В спальню тут же вбежала розовощекая Онуте.

— Принеси холодной воды и захвати из шкафчика с лекарствами цитрованилина, — распорядился барин.

Когда девушка вышла, он откинулся на подушки и, уставившись в потолок, словно самому себе, ни к кому не обращаясь, произнес:

— Ужасно трещит голова.

Служанка внесла на подносе запотевший стакан и пачечку с лекарствами, подала хозяину и обратилась к Зине:

— Кухарка велела спросить, что приготовить на завтрак.

Зина не отвечала. Онуте выжидающе поглядывала то на нее, то на Мурзу.

— Чего молчишь? Разве ты не должна дать указание кухарке? — заметил Алексас.

— Не знаю… Ты болен… — неохотно отвечала Зина.

— Я совсем не болен.

— Ну, пусть сварит кофе, омлет… или не знаю, что еще… Пусть сама решает, что хочет, то и делает… мне все равно.

Горничная вновь перевела взгляд с нее на него, медленно двинулась к дверям, обернулась, но, так и не дождавшись дальнейших указаний, тихонько выскользнула из спальни.

Зина решила потребовать объяснений. Мяла в пальцах кружевную оторочку пододеяльника, поглядывала на Мурзу, губы ее шевелились, но заговорить вслух она пока не решалась, не знала, с чего начать.

— Ну, спасибо, Алексас… Я тебе очень благодарна, — выдавила наконец и почувствовала, что краснеет от гнева.

— Что такое? Говори яснее, — нахмурился Мурза.

— Спасибо, говорю, что сводил меня вчера на бал! — Голос Зины дрожал.

— Зачем так трагично? — Алексас нарочно растягивал слова, в его тоне послышалась усмешка.

— Ты же обещал! Я готовилась… Нет, ты не должен так поступать, не должен!

— Неужели это для тебя столь важно? Я был занят делами, серьезными делами, связанными с бизнесом. И не мог вернуться раньше.

Зина помолчала.

— Конечно, это не самое важное, — торопливо заговорила она. — Я могу пропустить еще сотню балов… Но я весь вечер проплакала. Да, плакала. Мне было очень обидно…

— Плакать из-за таких пустяков… — лениво перебил он, явно не желая продолжать этот неприятный разговор.

— Из-за пустяков?! Нет, Алексас, это не пустяки, ты же не хочешь нигде показываться со мной… Стыдишься меня! Да, да, стыдишься и презираешь… — Она смахнула носовым платком слезы. — Я это давно поняла, но все молчала, думала…

— Ну, будь умницей, Зенона! — принялся поучать ее Мурза. — Стоит ли волноваться из-за такой ерунды? Чего тебе не хватает? Наряжайся, катайся на машине — она же в полном твоем распоряжении, ходи в театр — и все будет в порядке.

Зина уткнулась в подушку.

— Ну чего молчишь? — продолжал он. — Разве ты недовольна условиями, в которых живешь? Разве тебе не удобно? Там у тебя ничего подобного не было.

«Там, там!» — думала она, захлебываясь от сдерживаемых рыданий; приподнялась на локте и, ловя ртом воздух, прерывисто заговорила:

— Хочешь завалить меня шелками-бархатами и сунуть куда-нибудь в запечек, чтобы я и носа наружу не казала? Так? Домантас-то не стыдился меня, не…