Карьеристы

Домантене бросало то в жар, то в холод. Она часто и прерывисто дышала, чуть не теряя сознания. Голова кружилась, но оторвать глаз от последних строчек Зина не могла — бессчетное количество раз перечитывала их…

Такой красивый, ровный, аккуратный почерк… и такие страшные, жуткие слова… Приговор…

Собравшись с силами, решила читать дальше, перевернула страницу, но там было пусто: записи кончились. Она еще раз перечитала последнюю — от 18 декабря, словно желая удостовериться, не произошла ли какая-нибудь ошибка, может, она что-то не так поняла… Однако все было точно, именно так, как прочитала она в первый раз. Ей захотелось порвать в клочья этот дневник. Даже схватила его, но в последнее мгновение удержалась. Порвет — может быть еще хуже. Она аккуратно уложила тетрадь на место, задвинула ящик, повернула ключ. Уперлась локтями в стол и закрыла глаза. Боль, безнадежность и какой-то черный страх затопили душу.

Прижав к губам сложенные будто для молитвы руки, опустив голову, вышла она из кабинета. Ее шатало.

«Но ведь он пишет: „…бог с ней! Пока я много о ней не думаю…“ Может, еще не все погибло?» — пыталась успокоить себя Зина, укрывшись в будуаре. Она сидела около низкого туалетного столика, уронив голову на руки…

За окнами, в ночной темноте, слышались звуки печального марша.

IX

— Хотел я у вас одну вещь спросить, — обратился как-то Домантас к Керутису, когда они, покинув канцелярию после окончания рабочего дня, медленно шагали по улице и наслаждались первым весенним теплом.

— Спрашивайте хоть о сотне, — живо откликнулся Керутис.

— Давно не дает мне покоя некая мысль, — начал Домантас. — Как бы это сказать поточнее?.. Лучше начну с начала. Вы, вероятно, заметили, что дверь, рядом с которой я сижу, довольно скверно задерживает звук…

— И вы вынуждены слушать всякие прелюбопытные беседы! — подхватил Керутис.

— Значит, заметили?

— Я же не глухой! Только сам Никольскис об этом не знает — туговат на ухо, да и у нас большей частью тихо…

Домантас посмотрел на Керутиса, ожидая продолжения.

— Скажу вам честно, братец: от этих застенных разговорчиков у меня в крови ад огненный! Ох, нечисто там! Я многое про шефа знаю… Только все как-то… А что вы думаете по этому поводу?

— И мне сдается, что там творятся неблаговидные дела. Сначала я к этому относился спокойнее, а теперь просто места себе не нахожу…

— Если у вас точные факты, хотите, я еще добавлю? Сообщите прокуратуре или государственному контролеру.

— Нет… — протянул Домантас. — Этого я делать не стану.

— Боитесь потерять службу?

Викторас промолчал.

— Понимаю — ради справедливости можно отказаться от масла, но не от хлеба… — сочувственно истолковал его молчание маленький чиновник.

— Пожалуй, не из-за этого. Нет, не из-за этого!..

— Тогда я не понимаю вас! Чего же ради волноваться, если вам безразличны грязные делишки некоторых «уважаемых» господ? — возмутился Керутис.

— Да не безразличны!.. Но сообщать?.. Не могу я… Правда, если господина Никольскиса упрячут в тюрьму и мне больше не придется быть свидетелем таких подлых вещей, у меня камень с сердца упадет, но…

— Туманно вы что-то говорите. Никак в толк не возьму: чего ж вы тогда переживаете? — наседал Керутис.

— Поймите! Тяжело мне все это слышать! Из головы не идет, какие он делишки обделывает… Слышу и чувствую, точно сам в этом болоте вязну. И знаю, что необходимо со злом бороться, что следовало бы обличить Никольскиса. Но сообщить? Нет! Выступать в роли доносчика, признаваться, что подслушивал чужие разговоры… Нет, не могу, увольте — не могу! Все это тоже достаточно подло. Когда жульничество обнаруживает ревизор — дело другое. Он это по долгу службы совершает и опирается на объективный материал… А тут — подслушанные разговоры…

— Конечно, когда в руках документы, остается только писать обвинительный акт… Но чтобы начать борьбу против таких никольскисов, достаточно и того, что довелось вам услышать…

— А почему вы сами не начинаете? Вы же говорите, что не меньше моего слышали, — в упор спросил Домантас.

Керутис несколько растерялся.

— Гм… как вам сказать… Ну ладно, буду откровенен: конечно, мне стыдно признаться, но… боюсь потерять место. Начать — не хитрость, только как все это может кончиться? Тут, братец, подумаешь…

— Да, вы правы. Я понимаю вас… В свое время, когда я был директором департамента, и мне приходило в голову подобное. И все-таки я был тогда не в меру горяч, пробовал как-то бороться, не раз рисковал службой и дождался наконец, что меня уволили. Да, так было. Теперь мне кажется, что случилось это давным-давно. Я и теперь не очень держусь за место, но и бороться уже особой охоты не испытываю. Все равно стену лбом не прошибешь. Я же тогда попробовал… И что? Лоб расшиб, а стена как стояла, так и стоит.

Они свернули на малолюдную улочку. Солнце скрылось за домами, по мостовой тянулись длинные тени. Домантас смотрел вдаль, думая о своем.