Карьеристы

— Замечаю, что ты совсем отдалился от политики, забился как медведь в берлогу… Придется просветить тебя. Значит, слушай. — Крауялис чуть не вплотную придвинулся к гостю и тихо заговорил: — Как я понял, жизнь наша, братец, застыла, на мертвой точке остановилась — мир, спокойствие, болото, оцепенение… Все наши оппозиционеры воды в рот набрали, а сильные мира сего творят произвол… Настоящая оранжерея! Так что же остается? Действовать надо! Нужна «Бопра», черт их всех побери! И тогда сразу жизнь, борьба, схватки, аресты… Да, да, и аресты! Это же только на пользу, разгоняет застоявшуюся кровь! И правителям нашим — развлечение и польза, особенно охранке и сыску. Ведь плесневеют от безделья! А тут сразу свежий ветер, штаты увеличиваются, жалованье растет. Они же мне только спасибо скажут. А я многое могу. Ты про меня еще услышишь! Ну как? Небось и не думал еще обо всем этом?

— Действительно, не думал, — хмыкнул Викторас, не понимая, всерьез говорит Крауялис или шутки шутит.

— Каково же наше оружие? — Крауялис был явно доволен: сбил приятеля с толку! — Главное — печать. Не газеты, конечно. Мы такое пишем, что, напечатай это какая-нибудь легальная газетка, ее сразу прихлопнут. И все ее сотрудники будут небо в клеточку видеть. Такое пишем! Соленые штучки, братец ты мой, ох соленые! Печатаем на ротаторе и рассылаем в разные адреса… Ты тоже, наверно, получал.

— Получал, как не получать… Только эти писульки ваши не очень-то мне нравятся.

— Не нравятся?! — взорвался Юргис. — Ох, братец, что-то я все хуже и хуже начинаю о тебе думать!

— Думай что хочешь, но эти ваши «воззвания» — чистая нелепость. Бессмыслица.

— Конечно, о содержании можно спорить, — сбавил тон Крауялис. — Кое-кто требует, чтобы мы острее нападали на всю систему, на режим, писали о деятельности администрации, о ее финансовой и хозяйственной политике… Но ведь такая критика понятна лишь людям мыслящим, только до них дойдет. Нет! Мы избрали другой путь. Присматриваемся к частной жизни наших «деятелей», выставляем на всеобщее обозрение их пороки и грешки. Это и дураков убеждает, это каждого против властей настраивает…

— Послушай, Юргис, — перебил хозяина Домантас, — а к чему все это? Копание в грязном белье, подглядывание в замочные скважины? Ей-богу, дурно пахнет!

— А мы и так давно по уши в дерьме сидим! — яростно возразил Крауялис, в глазах его снова засверкал какой-то безумный горячечный огонек. — Только одни себе из этой грязи дворцы воздвигают, а другие гниют в ней как трупы. Сильные торгуют кровью и по́том слабых. Торгуют их совестью, душами. Разве не так, Викторас? И все одинаковы, что таутининки, что эсдеки, что ляудининки, что наши кадемы… Дорвутся — и торгуют. Даже нынешние молодые — невинные пташки, черт их побери, которые так нежно щебечут, — тоже торгуют! Я их всех знаю, всех помню… Пока жернова мелют зерно — можно еще жить, но когда они начинают молоть людей[13] — то конец! Ну да ладно! Я еще скажу свое слово. Кто я такой? Паршивый нищий пес… Ладно. Может, иного я и недостоин, но… Есть во всем этом куда более значительное, чем моя личность. — Крауялис схватил руку Домантаса и, сжимая ее, спросил: — Ты ведь понимаешь меня, братец?

Викторас даже вздрогнул, так жуток был этот внезапный порыв Крауялиса, и отнял руку.

Юргис резко отвернулся.

Разговор — вернее, горячечный монолог хозяина — прервался. Стало тихо. Домантас смотрел в окно на кроваво-красный закат, и ему было жаль Крауялиса, жаль всех, кто сейчас страдал и мучился, жаль чего-то, что он не мог и выразить словами.

В комнату постепенно проникали сумеречные тени. Все предметы, особенно в углах, окутывал серый мрак.

— Да… Нигде нет ни справедливости, ни правды… — тихо прозвучал голос Домантаса. И неожиданным контрастом к его прочувствованному тону был новый взрыв Юргиса:

— Господи, как же ты наивен, Викторас! Все о правде и справедливости горюешь.

— Что ж, пусть наивен…

Они снова замолчали.

— Впрочем, я тебя понимаю, — заговорил после паузы Юргис, глядя куда-то мимо приятеля. — И не только понимаю — насквозь вижу. И вот что тебе скажу: во всем происходящем есть такое, о чем ни ты, ни другие прочие и не догадываются! Ничего вы не видите, слепцы! Вот так. Придет время — узнаете… Ты что? Собираешься уходить? Ну, всего хорошего! Прощай. Да, хочу тебе сказать: что бы ни случилось, у тебя и волос бы с головы не упал! Почему? Не теперь… Ладно, давай руку. Прощай.

Домой Викторас шел в тревожной задумчивости. Что-то странное, таинственное, какая-то недосказанность была во всех речах Крауялиса. И настроение его очень настораживало.

* * *

Домантас встретил Буткуса, торопливо шагавшего по улице. У «коллеги» был ужасно деловой вид.

— Не уделишь ли мне минуточку? — обрадовался Буткус, ловя ртом воздух.

— Изволь.

— Слушай, пойдем ко мне! Будет интересный народ. Я тут купил кое-что… Скоро уже начнут собираться, а мне еще все приготовить надо. Пошли! — Он свободной рукой подхватил Домантаса и чуть не силой потащил за собой.

— Постой, — упирался Викторас. — Я ж там никого не знаю! И вообще… Чужие люди…