Кари Мора

Глубокоуважаемый сеньор!

Хесус счел бы за честь, если б вы смогли присутствовать на его заупокойной службе. Это принесло бы Вам тот душевный покой, который Вы уже подарили нам, его близким.

Вдова и ее сын приехали на черном «Крайслере» в сопровождении какого-то пожилого красавца с безукоризненно уложенной седой шевелюрой.

Гомес обвел собравшихся линзами бинокля.

– У мужика в черном пиджаке при себе волына, – доложил он. – Справа спереди на штанах кобура. Подождите, пусть повернется… Ага, и справа под мышкой тоже. Левша. Шофер встал возле багажника. Тоже со стволом на поясе, ключи с брелоком от машины в руке держит. Походу там винторез или помпуха. Под ливреей броник. Но Оньисанти с Куэвасом уже за ним держатся, присматривают. Patrón, может, мне сходить поздороваться с вдовой? Заодно и записку можно передать.

– Нет, Гомес. Паоло, а что это за хмырь с седой башкой?

– Да адвокатишка один из Барранкильи, Диего Рива… Редкостный гондон. Это он защищал Холланда Вьеру, когда тот автобус с пассажирами захватил.

Под их внимательными взглядами Диего Рива передал вдове черную кожаную папку. Та убрала ее в сумку. Возле могилы Хесуса Вильярреала собрались в общей сложности человек тридцать. Пока что это была всего лишь яма среди величественных надгробий и мавзолеев, густо усыпающих территорию центрального кладбища Барранкильи, но дон Эрнесто уже присмотрел на кладбище в Картахене чудесного мраморного ангела, которого планировал передать вдове, как только один опытный человек, отлично владеющий резцом, переправит на нем имя усопшего[106].

Сеньора Вильярреал была одета неброско, как и полагается вдове. Рядом с ней стоял ее сын, торжественный и чопорный, в строгом черном костюмчике, оставшемся после первого причастия.

Дон Эрнесто подошел к ним. Крепко пожал мальчишечью ладошку.

– Теперь ты главный мужчина в семье, – сказал ему дон Эрнесто. – Звони, если вам с матушкой что-нибудь понадобится.

Повернулся к сеньоре:

– Хесус был выдающимся человеком во всех смыслах этого слова. Всегда отвечал за свои слова. Надеюсь, что когда-нибудь и про меня такое скажут.

Сеньора Вильярреал приподняла черную вуаль, чтобы лучше видеть его лицо.

– Дом просто прекрасный, дон Эрнесто. Деньги поступили. Спасибо вам. Хесус меня проинструктировал: когда все оговоренное будет выполнено, передать вам вот это. – Она вручила дону Эрнесто черную папку. – Он сказал, чтобы вы очень внимательно прочитали все это перед тем, как хоть что-нибудь предпринимать.

– Сеньора, а можно поинтересоваться, как папка оказалась у Диего Ривы? – спросил дон Эрнесто.

– Он занимался делами Хесуса. Мы боялись, что наши враги отберут ее у нас. Диего Рива держал ее у себя в сейфе. Спасибо вам за все, дон Эрнесто. И знаете что? Dios se lo pague.

В международном аэропорту имени Эрнесто Кортиссоса наготове стоял «Гольфстрим IV», и буквально через двадцать минут после похорон дон Эрнесто и сопровождающие его лица были уже в воздухе на пути в Майами.

Откинув столик, дон Эрнесто выложил на него полученные от вдовы бумаги. Быстро, но очень внимательно изучив их, он позвонил Капитану Марко в Майами.

– Не в курсе, Шнайдера все-таки шлепнули или нет?

– Не знаю, Patrón. Никто из нас его с тех пор и в глаза не видел. В доме тишина. Полиция тоже не появлялась.

– Скоро буду. Вплотную займемся домом. Мне очень нужно знать, чем сейчас занят твой друган Фаворито. Можешь по-быстрому с ним связаться?

– Да, Patrón.

– А та девчушка, Кари? Будет от нее какой-нибудь прок?

– Наверняка, но она говорит, что она пас, Patrón.

– Понятно. Скажи мне, чего она больше всего хочет, Марко.

Глава 30

Илиане Спрегз, специалисту четвертого класса Вооруженных сил США, по крайней мере, досталась отдельная палата. Лежала она в госпитале Министерства по делам ветеранов в Майами – с задранной вверх и подвешенной на растяжку ногой и бледным под россыпью веснушек лицом. Личико у нее было совсем юное, но совершенно измученное. Нога жутко чесалась под гипсом, а день тянулся нескончаемо долго. Родители Илианы жили в Айове и часто навещать ее не могли.

Компанию ей составляли в основном плюшевая собачка и открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, пришпиленные к зеркалу. Воздушный шарик, надутый гелием, давно уже сдулся и бесполезной тряпочкой висел у стены. Были еще часы с кукушкой. Они тоже давно не шли, и всем было про это прекрасно известно. Правильные часы, подумалось ей – время, похоже, действительно остановилось.

Ее собрат по несчастью Фаворито, тоже пациент ветеранского госпиталя, молодой малый с жизнерадостным румяным лицом, не мог похвастаться такой роскошью, как отдельная палата, – положили его в общую, где какие-то морпехи развлекались тем, что озвучивали персонажей некоей мыльной оперы, выключив звук у телевизора. От того, что они при этом несли, просто вяли уши.