Карл Маркс. История жизни

Эти перемены объясняются тем двойным фактом, что буржуазия никогда не сражается сама в своих революционных битвах, а со времени революции 1848 г. оказалось неудобным вести борьбу через посредство пролетариата. В этой революции, а именно в парижских июньских боях, рабочие отказались от стародавней привычки служить только пушечным мясом для буржуазии и потребовали по крайней мере некоторую долю плодов победы, которую они одержали своей кровью и своими костями.

Поэтому буржуазия напала уже в революционные годы на хитрую мысль таскать для себя каштаны из огня при помощи другой силы, а отнюдь не пролетариата, который сделался недоверчивым и ненадежным. Так оно было в Германии и Италии, то есть в тех странах, в которых предстояло еще создать сначала национальное государство, в каковом капиталистические производительные силы нуждались для развития своей деятельности. Самым подходящим было вручить какому-нибудь областному правителю власть над всей страной, если он за это обеспечит буржуазии свободное поле деятельности для ее эксплуатационных и захватных стремлений. Во всяком случае, буржуазии пришлось при этом пустить в трубу свои политические идеалы и удовлетвориться голой наживой; призывая себе на помощь правителей, она подчиняла себя их власти.

И буржуазия уже в революционные годы пыталась заигрывать с самыми реакционными из мелких государств. В Италии таковым было королевство Сардиния, то «военно-иезуитское» областное государство, где — так гласило проклятие немецкого поэта — «солдаты и попы высасывали мозг из костей народа». В Германии буржуазия заигрывала с королевством Пруссией, находившимся под тупым гнетом восточноэльбского юнкерства. Вначале эти происки не достигали цели ни в Италии, ни в Германии. Король Сардинии Карл Альберт хотя и сделался «мечом Италии», но был разбит в бою с австрийской армией и умер изгнанником на чужбине. В Пруссии же Фридрих Вильгельм IV отверг германскую императорскую корону, приподнесенную ему немецкой буржуазией, как призрачный обруч из грязи и глины, и сделал неблаговидную попытку ограбить труп революции. За это, однако, ему сильно досталось в Ольмюце не столько от австрийского меча, как от австрийской плети.

Расцвет промышленности, вследствие которого иссякла революция 1848 г., очень способствовал укреплению буржуазии в Германии и Италии, и в связи с этим национальное единство становилось для буржуазии все более настоятельной необходимостью. Когда затем кризис 1857 г. напомнил о превратности всякого капиталистического величия, то шар и покатился. Началось с Италии; это, однако, объясняется не тем, что развитие капитализма пошло там далее вперед, чем в Германии. Напротив того. В Италии еще совершенно не существовало крупной промышленности и потому противоположность интересов буржуазии и пролетариата еще не выразилась так резко, чтобы породить взаимное недоверие. Не менее веское значение имело и то, что раздробленность Италии вызвана была властью чужеземцев, и свержение этой чужеземной власти было общей целью всех классов. Австрия владычествовала непосредственно над Ломбардией и венецианской областью, а косвенным образом и над Средней Италией, мелкие властители которой повиновались приказам венского двора. Борьба против этого чужеземного владычества длилась непрерывно с двадцатых годов и привела к жесточайшим репрессиям, это же, в свою очередь, вы зывало ожесточенную месть со стороны угнетаемых; итальянский кинжал следовал неотвратимо за австрийской палкой.

Но всякие покушения, восстания и заговоры не могли преодолеть габсбургское могущество, и об него разбивались в революционные годы также все итальянские восстания. Обет Италии, что она добьется самостоятельности (Italia fara da se), оказался иллюзией. Италия нуждалась в иностранной помощи для того, чтобы освободиться от австрийского гнета, и она обратила взоры на родственную ей французскую нацию. Правда, расчленение Италии, как и Германии, составляло старый принцип французской политики; но авантюрист, занимавший в то время французский престол, был человек, с которым можно было столковаться. Вторая империя превращалась в фарс, поскольку она оставалась в границах, определенных другими странами для французских владений после падения первой империи. Франция нуждалась в завоеваниях, а лже-Бонапарт не умел идти путями подлинного Бонапарта. Ему пришлось поэтому довольствоваться тем, что он стянул у своего мнимого дядюшки так называемый «национальный принцип» и выступил мессией угнетаемых народов в надежде получить за свои услуги богатую подачку землей и людьми.