Карл Маркс. История жизни

В Германии тоже началось национальное движение после кризиса 1857 г. и его последствий. Но это движение отличалось от итальянского не в свою пользу. Ему недоставало стимула борьбы против чужеземного владычества, и, кроме того, немецкую буржуазию одолевал с 1848 г. бесконечный страх перед пролетариатом, хотя он в то время был еще очень неопасен для нее. Но парижские июньские бои казались ей очень поучительными. До 1848 г. идеалом немецкой буржуазии был французский строй, но после того она стояла всецело за пример Англии, где буржуазия и пролетариат, по-видимому, уживались очень мирно друг с другом. Уже женитьба прусского наследника престола на английской принцессе привела немецкую буржуазию в полное восхищение, а когда осенью 1858 г. заболевший душевным расстройством король вынужден был передать правление своему брату, а тот составил очень умеренно либеральное министерство — сделав это отнюдь не из либеральных побуждений, — то буржуазия пришла в «бычачий коронационный восторг», над которым очень злобно издевался Лассаль. Этот почтенный класс отрекался от своих собственных героев 1848 г., чтобы не раздражать принца-регента. Он не только не оказывал давления в прогрессивном смысле, когда министерство, в сущности, оставляло все по-старому, но бросил пресловутый лозунг «только не торопить» из страха, как бы немилость нового господина не согнала как тень со стены «новую эру», существующую только по его милости.

С наступлением военной непогоды волны стали выше вздыматься в Германии. Германскую буржуазию очень прельщал кавуровский способ проводить объединение Италии, так как она уже давно предназначала для Пруссии ту роль, которую взяла на себя Сардиния. Однако нападение наследственного германского врага, Франции, на первенствующую державу Германского союза пробудило опасения и воспоминания. Уж не пойдет ли этот лже-Бонапарт по следам настоящего? Не вернутся ли дни Аустерлица и Иены, не загремят ли снова в Германии цепи чужеземного господства? Австрийские продажные перья неустанно рисовали воображению эти призраки и набрасывали картину райского будущего «среднеевропейской великой державы», которая, под гегемонией Австрии, обнимет собою германский союз, Венгрию, славянско-румынские придунайские земли, Эльзас-Лотарингию, Голландию и еще невесть что. В противовес этой пропаганде и Бонапарт, конечно, выпустил своих чернильных поденщиков. Они клятвенно заверяли, что ничто так не чуждо незлобивой душе их хозяина, как притязание на берега Рейна, и что в своей войне с Австрией он преследует только самые возвышенные культурные цели.

Мелкая буржуазия разбиралась лишь весьма смутно в этом хаосе мнений, но все же она постепенно стала больше прельщаться габсбургскими, нежели бонапартовскими приманками. Они соответствовали запросам мещанского патрио тизма в то время, как требовалась очень уж большая наивность, чтобы верить в цивилизаторское призвание героя декабрьского переворота. Положение дел было, однако, крайне запутанное: и настоящие, к тому же революционные политики, вполне сходившиеся между собою во всех основных вопросах, не могли столковаться относительно практической политики, которую Германии следовало вести по отношению к итальянской войне.

Спор с Лассалем

В соглашении с Марксом Энгельс выступил по этому вопросу в своей брошюре «По и Рейн», для которой Лассаль нашел ему издателя в лице Франца Дункера. Задачей Энгельса было опровергнуть габсбургский пароль, гласивший, что Рейн нужно оборонять на берегах По. Энгельс доказывал, что Германия не нуждается ни в какой части Италии для своей защиты и что Франция — если считаться с чисто военными основаниями — имеет еще гораздо более сильные притязания на Рейн, чем Германия на По. Утверждая, что в военном отношении австрийское господство в Верхней Италии не принесет никакой пользы Германии, Энгельс решительным образом восставал против этого господства, считая его политически даже вредным: оно навлекает на Германию ненависть и фанатическую вражду всей Италии ввиду неслыханных жестокостей австрийцев по отношению к итальянским патриотам.