Карл Маркс. История жизни

Однако, утверждал Энгельс, вопрос о владении Ломбардией касается Италии и Германии, а не Людовика-Наполеона и Австрии. По отношению к третьему лицу, каковым является Бонапарт, который вмешивается в дело по своим личным, в других случаях антигерманским интересам, речь идет просто об удержании провинции, от каковой отказываются только по принуждению, от военной позиции, которую оставляют только тогда, когда нет больше возможности удержать ее. По отношению к бонапартовским угрозам поэтому габсбургский лозунг вполне обоснованный. Если По только предлог для Людовика-Наполеона, то конечная его цель, как бы ни сложились обстоятельства, наверное, Рейн. Только завоевание рейнской границы может упрочить во Франции декабрьский переворот. Словом, по пословице, бьют мешок, чтобы удар достался ослу. Если Италии приходится быть в данном случае мешком, то у Германии на этот раз нет никакой охоты изобразить из себя осла. Если в конечном итоге речь идет о владении левым берегом Рейна, то Германия ни в коем случае не должна и думать о том, чтобы сдать По и тем самым одну из своих наиболее сильных, даже самую сильную позицию, не подняв меча. Накануне войны, как и во время войны, следует укреплять все позиции, с которых можно угрожать и вредить врагу — без всяких моральных рассуждений о том, совместимо ли это с вечной справедливостью и национальным принципом. Дело идет о защите своей шкуры.

Маркс был вполне согласен со взглядами Энгельса. Прочтя рукопись брошюры, он написал автору: «Чрезвычайно дельно; и политическая сторона великолепно освещена, что было чертовски трудно сделать. Брошюра будет иметь большой успех». Лассаль же, напротив того, заявил, что совершенно не понимает такого взгляда, и вскоре после того напечатал, тоже в издательстве Франца Дункера, брошюру под заглавием «Итальянская война и задача Пруссии». В ней он исходил из совершенно иных предпосылок и пришел поэтому к совершенно иным выводам. Маркс считал брошюру Лассаля «огромным промахом».

Лассаль видел в германском национальном движении, возникшем под знаком угрожающей войны, только «абсолютное французоедство, ненависть к французам (Наполеон — только предлог; скрытая истинная причина — революционный рост Франции)». Немецко-французская народная война, в которой два великих культурных народа Европы будут раздирать друг друга из-за национальных миражей, народная война против Франции, не вызванная никакими жизненными национальными интересами, а питающаяся болезненно раздраженным национальным чувством, заносчивым патриотизмом и ребяческим французоедством, — такая война была в глазах Лассаля величайшей опасностью для европейской культуры, для всех национальных и революционных интересов. Она явилась бы, по его убеждению, величайшей с марта 1848 г., необозримой по своим последствиям победой реакционного принципа. Противодействие всеми силами такой войне Лассаль считал жизненной задачей демократии.

Он подробно останавливался на том, что итальянская война не представляет серьезной угрозы для Германии, и доказывал, что германский народ чрезвычайно заинтересован в успехе итальянского обвинительного движения. Хорошее дело не становится плохим оттого, что за него берется дурной человек. Если Бонапарт хочет добиться на несколько грошей популярности итальянской войной, то достаточно отказать ему в этих грошах — и то, на что он отважился ради личных целей, перестанет служить этим целям. Но нельзя бороться против того, что до сих пор представлялось желательным. На одной стороне плохой человек и хорошее дело. На другой — плохое дело и «ну да, какой же человек?». Лассаль напомнил об убийстве Блума, об Ольмюце, Гольштейне, Бронцелле, обо всех преступлениях, в которых повинен был не бонапартовский, а габсбургский деспотизм по отношению к Германии. Германский народ нисколько не заинтересован в том, чтобы не допустить ослабления Австрии. Полное поражение Австрии, напротив того, является первым условием для германского единства. В тот день, когда Италия и Венгрия сделаются самостоятельными, двенадцать миллионов австрийских немцев вернутся к германскому народу; тогда только они почувствуют себя немцами, тогда только будет возможна единая Германия.

Из общего исторического положения Бонапарта Лассаль выводил заключение, что этому ограниченному, столь переоцененному во всей Европе человеку нечего и думать о завоеваниях даже в Италии, не говоря уже о Германии. Но если бы он действительно тешился фантастическими завоевательными планами, зачем все-таки немцам столь непристойно предаваться страху? Лассаль высмеивал отважных патриотов, которые усматривали в днях Иены нормальные размеры национальных сил и со страха становились отчаянно смелыми. Пугаясь в высшей степени невероятного нападения Франции, они натравливают на поход против Франции. Совершенно очевидно, что Германия сможет развернуть и развернет совсем иные силы, если придется обороняться от нападения Франции, чем в наступательной войне, которая к тому же объединила бы французский народ вокруг Бонапарта и укрепила его трон.