Карл Маркс. История жизни

Быть может, Лассаль также недооценивал русской опасности; он лишь попутно затронул этот вопрос в своей брошюре. Но что эта опасность была еще далека, обнаружилось, когда принц-регент Пруссии совершенно так, как предполагал Лассаль, мобилизовал прусскую армию и внес в германский союз предложение о проведении мобилизации армии в средних и малых государствах Германии. Достаточно было этого военного заявления, чтобы сразу настроить в пользу мира как героя декабрьского переворота, так и царя. По резким настояниям одного русского генерал-адъютанта, который немедленно приехал во французскую главную квартиру, Бонапарт предложил мир побежденному австрийскому императору, наполовину отказавшись даже от своей официальной программы. Он удовольствовался Ломбардией, а Венеция осталась под габсбургским скипетром. Бонапарт не мог вести европейской войны одними своими силами, а Россия была парализована брожением в Польше, затруднениями в связи с раскрепощением крестьян и далеко еще не осиленными подзатыльниками Крымской войны.

С подписанием мира в Виллафранке закончился спор о революционной тактике по отношению к итальянской войне, но Лассаль еще не раз возвращался к этому вопросу в своих письмах к Марксу и Энгельсу. Он продолжал утверждать, что его взгляды были правильные и оправдались ходом последующих событий. Однако, ввиду отсутствия ответов Маркса и Энгельса, ввиду того, что они не изложили свои взгляды — как предполагали это сделать, издав манифест по этому вопросу, — мы лишены возможности взвесить доводы той и другой стороны. Лассаль справедливо ссылался на фактический ход итальянского объединительного движения, на низвержение среднеитальянских династий путем восстания их угнетенных «подданных», на завоевание Сицилии и Неаполя добровольческими отрядами Гарибальди и на то, как все это разбивало расчеты Бонапарта; и все же савойская династия в конце концов сняла сливки с молока.

К сожалению, спор с Лассалем обострялся до некоторой степени непреодолимым недоверием к нему Маркса. Не то чтобы Маркс не желал завоевать его «целиком». Он называл Лассаля «энергичным парнем», который не станет вступать в торгашеские соглашения с буржуазной партией; он даже считал, что «Гераклит» Лассаля, хотя и неуклюже написанный, все же лучше всего, чем могли бы похвастаться демократы. Но несмотря на то что Лассаль шел ему навстречу с открытой душой, Маркс считал нужным вести дипломатическую игру и принимать «меры мудрой предосторожности», чтобы держать Лассаля в строгости, и недоверие к нему вновь возникало у Маркса по всякому случайному поводу.

Когда Фридлендер повторил Марксу через Лассаля свое предложение писать для «Венской прессы», не поставив ему на этот раз никаких условий, а затем оставил этот вопрос без всякого движения, то Маркс стал подозревать, что дело не состоялось из-за Лассаля. Когда печатание политической экономии Маркса затянулось с начала февраля до конца мая, то он видел в этом «происки» Лассаля и говорил, что никогда не простит их ему. Фактически проволочка была вызвана медлительностью самого издателя, у которого было еще и то оправдание, что нужно было в первую очередь напечатать брошюры Энгельса и Лассаля, написанные на злободневные темы.

Новая борьба с эмигрантами

Двойственный характер итальянской войны вызвал среди эмигрантов старые противоречия и новое смятение.

В то время как итальянские и французские эмигранты боролись против слияния итальянского освободительного движения с французским империализмом, большинство немецких эмигрантов было склонно повторять глупости, внушенные им уже один раз десятилетним изгнанием. Они были при этом очень далеки от взглядов Лассаля; они бредили, напротив того, новой эрой — милостью принца-регента, и надеялись, что их тоже коснется хоть один луч ее; они лопались от «амнистийного бешенства», как острил Фрейлиграт, и готовы были предоставить себя для любого патриотического действия, если бы «его королевское высочество» пожелало сковать воедино Германию мечом, как возвестил уже Кинкель пред военным судом в Раштате.