Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»

Картина получается отчетливая, правило очень простое. Марксов критерий должного и допустимого оказался производным от Марксовых предпочтений («нравится – не нравится»). Этика вытекает из эстетики.

Человек боевой и решительный, держа наготове формулы типа «как со мной, так и я», «меня вынуждают» и т. п., приобретает исключительную свободу действий.

Ибо можно ведь не только уличать чьи-то «подлые» деяния и соответственно реагировать задним числом. Можно также предвидеть подобные действия («зная характер этих господ…») и соответственно их упреждать. А что? Задним числом остается лишь объяснить, какую именно подлость партнера удалось предотвратить путем содеянной собственной.

Для человека изобретательного такого рода объяснение, конечно, труда не составит. Да и требуется то объяснение лишь в тех случаях, когда имеются сторонние наблюдатели. Вообще же, подлости, даже санкционированные поведением противника, лучше делать без огласки, а свидетелей по возможности следует нейтрализовать… ну и так далее.

Индивид (партия), разрешающий (-ая) себе этику описанного рода, воистину становится могучим (-ей) и способным (-ой) творить чудеса («маленькая, но в известном смысле могучая партия»)…

Представляется, что этический релятивизм – один из краеугольных камней марксистского мировоззрения, выкрашенный в красный цвет классовой идеи, – уходит своими корнями именно сюда, в личностные особенности основоположника научного коммунизма.

С этим же явлением можно поставить в связь любопытный феномен психологического переноса, наблюдаемый иногда в действиях Маркса или, например, Сталина. Имеется в виду склонность приписывать противникам своим не любые вообще подлости, а именно собственные явные грехи и тайные намерения.

Как далеко уводит одна невинная цитата…

Что в бурю подымается пыль, что во время революции не пахнет розовым маслом и что время от времени кто-нибудь даже оказывается забрызганным грязью, это – несомненно. Или – или. Однако, если принять во внимание, какие огромные усилия употребляет весь официальный мир в борьбе против нас, официальный мир, который, чтобы нас погубить, не только слегка нарушал уголовный кодекс, а прямо-таки глубоко в нем увязал; если принять во внимание грязную клевету «демократии глупости», которая не может простить, что у нашей партии больше ума и характера, чем у нее самой…

Можно констатировать: Маркс своей рукой выводит своей партии ту характеристику, которая складывается на основе наших скудных материалов. Своей рукой, которая пишет одно и упускает другое, как будто этого, другого, и на свете не существует.

«Ума и характера»… хорошо сказано. Едва ли мы захотим отказать в этом Марксу. Большой ум и сильный характер достойны уважения и, как правило, внушают его – даже при отсутствии симпатии. Нет, не этого не могли простить партии Маркса европейские демократы, которых он стремится испачкать. Совсем не то видим мы, к примеру, у одного из них – Александра Герцена.

Ум и характер никогда и ни у кого из людей достойных не вызывали презрения.

Nihil humani[119]… Но это не исчерпывается только умом и характером. Не менее человеческие качества суть стыд и совесть. Про эти-то вещи и забыл Карл Маркс. Забыл напрочь.

…Мы, конечно, немного того… бывает… но другие-то, другие-то разве лучше?

…Если знать историю всех остальных партий того же периода; если, наконец, спросить себя, какие же факты (а не гнусности какого-нибудь Фогта или Теллеринга, которые можно опровергнуть перед судом)…

(А других инстанций для нас не существует, уважаемый Федор Михайлович!)

…Какие же факты (а не гнусности… и пр.) могут быть выдвинуты против всей партии, – то приходишь к заключению, что в этом XIX столетии наша партия выделяется своей чистотой[120] (30/403).

Затевать спор по поводу последнего – после всего цитированного и описанного – было бы нелепо.