Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»

Мы не можем доказать правильность своего мнения простой ссылкой на какое-либо свидетельство. Не потому, что у нас нет таковых, а потому, что все свидетельства, которые у нас имеются (многое было изложено выше), подтверждают наше мнение лишь в том случае, если согласиться с нашей трактовкой этих свидетельств. Мы не хотим основывать свое субъективное мнение на своем субъективном толковании фактов. Другое субъективное толкование фактов порождает другое мнение – и таким путем никогда ни до чего не договориться, хотя спорить можно до синяков.

Мы считаем, что обсуждаемый вопрос принадлежит к классу вопросов, которые вообще не могут быть решены однозначно путем формального доказательства. Как Маркс понимал самого себя – вопрос этот уводит в область субъективной психологии конкретной исторической личности. Притом ведет он в сферу подсознательного – ибо, вне зависимости от того, насколько Маркс сознавал свои стремления и приоритеты, у него, как и у всякого человека, в любом случае существовало бессознательное мышление, оказывая (как и у всякого человека) свое воздействие на процессы сознания. В силу сказанного, говорим мы, никакая аксиома относительно того, как Маркс субъективно соотносил себя с рабочим движением, по-видимому, не может быть обоснована до степени общеприемлемости. Правда, существуют еще такие не очень определенные критерии, как правдоподобие и убедительность…

Предпосылка Меринга с методологической точки зрения есть рабочая гипотеза. Мы считаем эту гипотезу не вполне плодотворной – в частности, по той причине, что она не позволяет объяснить целый ряд фактов биографии Маркса.

Мы предлагаем другую гипотезу: Маркс стремился подчинить интересы дела (организации, движения) своим личным интересам. Наша гипотеза противоречит легенде о Карле Марксе[198] – мы это сознаем. Но предлагаемая нами гипотеза хорошо корреспондирует с тем, что известно сегодня о психологическом типе лидера.

Мы предполагаем даже, что в определенной степени Маркс сознавал такое свое отношение к рабочему движению (тех, кто придерживался о нем противоположного мнения, не разубеждал, но считал ослами). Однако так это или не так – представляет интерес второстепенный.

С точки зрения нашей гипотезы (которой мы, не формулируя ее явно, руководствовались уже в части 1) становятся объяснимыми многие темные места в истории марксизма и многие загадочные превращения названного феномена, дотоле казавшиеся странными и не совсем ясными. К числу таковых, помимо всего прочего, относится и проблема Лассаля, значение которой гораздо шире и глубже, чем вопрос о личных взаимоотношениях двух революционеров.

Нам видится такая картина. Маркс жил в перманентном ожидании пролетарской революции. На определенном – решающем – этапе начавшейся революции он рассчитывал ее возглавить, имея Энгельса в качестве правой руки. Революция ожидалась по теории научного коммунизма. Приход Маркса к личной диктатуре был обеспечен посредством разработанной им технологии власти, описанной нами в части 1. Однако в этой схеме имеется один – последний – пробел.

Чтобы взять в свои руки центральный орган революционной власти, необходимо было прежде попасть в этот комитет (или совет – неважно, как его назвать). В Интернационал Маркс попал почти случайно: изолировавшись от всей лондонской эмиграции, он завел дружбу с тред-юнионистами и чартистами, они-то его и позвали на первый митинг – просто по знакомству.

На случай революции на континенте он не имел каких-либо гарантий подобного приглашения. Их следовало себе обеспечить. Для этого необходимо было стать незаменимым.

Находясь в эмиграции, в отрыве от «реальных сил» рабочего движения на континенте, Маркс имел в своем распоряжении только одно поприще для выдвижения в разряд незаменимых деятелей – поприще теории. Известность, слава нужны были ему не сами по себе – он не был тщеславным. Ему необходим был общественный статус наиболее выдающегося пролетарского ученого – главного идеолога пролетариата.

Не потому он враждовал с Прудоном, что между ними были теоретические расхождения (достаточно много расхождений было у него и с Лассалем, у которого он – позже – отметил ряд прудоновских «грехов»), а потому, что Прудон был идеологом, крупной фигурой, и притом хотел остаться самостоятельной фигурой. Это был реальный конкурент, тем менее уязвимый, что не занимался политической и организационной деятельностью, и, следовательно, инструмент интриги был к нему трудноприменим.

В случае Лассаля все было не так. Мы видим, как Маркс молча сносил не только превращение его в фигуру, но даже и то, что называл плагиатом. Личную сторону их взаимоотношений не стоит переоценивать: Маркс едва ли уступил бы конкуренту из дружбы и симпатии. Мы делаем вывод, что Маркс не видел в живом Лассале конкурента.