Карл Великий. Небесный град Карла Великого

Покрывала сползли с неё, обнажая пожелтевшие сухие ноги.

Но ты же понимаешь, что без власти я ничего не смогу сделать для народа, — внушал Хильдеберт, пытаясь снова укрыть больную.

   — Для какого народа? Ты уже не поможешь и не захочешь помочь подлинной Элладе, став диким саксом! Будь ты проклят! Гнев Эриний и проклятье Гекаты да преследует тебя. Пусти, я встану, я пойду к королю и всё скажу про тебя!

   — Он в Лангобардии, куда ты пойдёшь?

   — Я возьму коня у своего сына и поеду туда, пусти! Хорошо, я не поеду, я скажу всё его матери! Ваше Величество! Королева Бертрада! На помощь!

Дядя бросился к кувшину с водой, бормоча:

   — Тебе нужно попить. Станет легче. Попей.

Он налил воды в кружку. В щель я очень хорошо видел его руки. Одна из них скользнула за пазуху и быстро вытащила маленький флакон на цепочке. Другая открыла его и вылила содержимое в кружку. Похолодев, я смотрел, как он подносит кружку к губам моей матери и, поддерживая её голову, заставляет всё выпить.

За спиной у меня послышались шлепки босых ног:

   — Чего там у вас? — Радегунда, как всегда, не собиралась выказывать мне уважение.

   — С матушкой плохо.

Оттолкнув меня, она вошла в каморку и встала, уперев руки в боки, перед кроватью. Глаза матушки были закрыты, лицо выглядело совсем прозрачным.

   — Вроде бы ей получше. Заснула, — прошептал дядя Хильдеберт.

   — Как заснула? — возмутился я. — Она только что бесновалась. Что вы с ней сделали?

   — Ты что это, Афонсо? Не кричи, ты разбудишь свою матушку. — Дядя старался говорить пристойно, но взгляд, брошенный на меня, сверкнул ненавистью. — Думаю, лучше оставить её сейчас в покое, — добавил он, обращаясь уже к камеристке Берграды.

   — Не поймёшь вас. Её Величество велела срочно пустить кровь, вы велите оставить в покое.

   — Посмотри её, прошу тебя, — сказал я ей.

   — Тоже мне, сеньор нашёлся! — огрызнулась она, но всё же опустилась на колени перед кроватью. — Э-э, да вроде как её покой уже можно не беречь. Дайте нож.

   — Ты что ещё придумала? — закричал я. Дядя молча протянул небольшой кинжал.

   — Проверить, дышит ли, — неожиданно любезно объяснила Радегунда, — а ты что подумал?

Протянулось молчание, показавшееся мне вечностью.

   — Увы, — сказала камеристка Бертрады, показывая нам абсолютно чистое лезвие. — Requiem aeternam. Зовите священника.

Я со всхлипом набрал воздуху, собираясь сказать... но дядя так взглянул, что у меня на макушке зашевелились волосы и я выскочил из комнаты словно выпущенная стрела.

Так я стал круглым сиротой. Дядя снова исчез на другой день после похорон, и, слава Богу! Теперь, он внушал мне ужас. При одном только взгляде на него у меня начинали трястись руки. Осталось непонятным: догадался ли он, что я видел его злодеяние, погубившее мою мать.

В эти тяжёлые дни меня поддерживала королева Хильдегарда. Она снова была беременна, ходила с трудом и очень скучала. Каждый день я читал ей вслух, а она рассказывала о своём детстве. Горечь от потери смешалась со сладостью общения с королевой, и я боялся, что возвращение Карла испортит моё хрупкое счастье.

Карл вернулся к Пасхе 776 года, как всегда, с победой. Вопреки предсказаниям Эйнхарда, мятеж в Лангобардии имел место, но открыто бунтовал только один Ротгауд, герцог Фриульский. Этот Ротгауд погиб в первом же сражении. Адельхиз же, несмотря на опасения папы, так и не решился вернуться в Лангобардию. Карлу пришлось взять Тревизо, где засел тесть герцога Фриульского, после чего часть мятежников переловили, а остальные сбежали за пределы страны, примкнув к аварам.

К пойманным мятежникам Карл проявил обычное для себя милосердие. Никого не казнил, но принудительно переселил во франкские земли, а имущество раздал тем из их соотечественников и соседей, кто в сложной ситуации сохранил верность королю франков.

Примерно в это время наша королева показала образец редкого душевного благородства. Дело в том, что в прошлом году случился неурожай почти во всём Франкском королевстве, и нынешней весной многие бедные семьи страдали от голода. Карл, с головой ушедший в войну, не придал этому большого значения. Хильдегарда пришла к нему как раз, когда мы с Эйнхардом составляли дарительные грамоты для лангобардов, со словами:

   — Мой король! Вы заботитесь о стольких народах, но для своего, родного, у вас не хватает внимания.

Брови Его Величества удивлённо взлетели.

   — Во франкских землях был неурожай, — объяснила королева. — Многие достойные люди голодают.

Он тяжело вздохнул. Хильдегарда быстро продолжала:

   — Но я знаю, что делать, мой король! Как в твоей армии трое вооружают четвёртого, так и сейчас в каждой деревне самые богатые семьи пусть возьмут под свою опеку голодающих.

   — Дорогая! Ты никогда не перестанешь удивлять нас, — сказал король, нежно обняв её. — Жалко, что Роланд сейчас в Бретани. Он обязательно бы спел в твою честь песню о святой Женевьеве.

   — Ну а как же с моей идеей? — не успокаивалась королева. — Она не кажется вам глупой?