Карл Великий. Небесный град Карла Великого

Для того чтобы не осрамиться в глазах церкви, его величество провёл хитроумные комбинации, уже опробованные на лангобардах. Он выслал далеко во франкские земли несколько влиятельных саксонских семей, ранее крещённых и уличённых в отправлении языческого культа. Теперь для них это расценивалось, как вероломство против короля лично и против франкского народа. Землями высланных он частично пополнил казну, а частично — наградил других саксов, показавших себя верными подданными.

Это был сильный ответ Видукинду. После действий короля некоторое количество саксов добровольно согласилось креститься. Правда, многие из них просили разрешения просто присоединить «христового бога» к сонму уже существующих богов. Из-за этого непонимания пришлось немного изменить текст в обряде крещения.

Крещаемый сакс на вопрос: «Отрекаешься ли ты от дьявола?» должен был ответить не просто «Отрекаюсь», но перечислить: «Я отвергаю любое дьявольское дело и слово, гром и Вотана, и Локки, и Саксноту, и всех связанных с ними злых духов».

Итак, Падерборнский собор начал свою работу. Важные духовные иерархи удивлялись последним миссионерским успехам в Саксонии. Они по очереди вставали и произносили хвалебные речи, наподобие такой: «король вывел толпы из лесов в Царство Небесное, превратив злобных волков в кротких овец». Прочитали и грамоту папы Адриана из Рима. В своём послании понтифик выражал радость от действий «верного сына Божия» и надеялся на скорейшее и полное обращение всей Саксонии.

На самом деле, Саксонии было ещё очень далеко до обращения, и король опасался, как бы вероломные саксы не осквернили какой-либо церкви прямо во время Собора.

Я сидел, записывая речи, и думал о матери и дяде. Никаких обид на мать не осталось в сердце, при мыслях же о дяде кулаки сжимались. Уже много дней я искал случай рассказать о нём королю, но решительность покидала меня всякий раз, как я собирался открыть рот. От этого я ненавидел себя всё больше. Единственное, что немного утешало меня: король больше не велел давать мои записи на переделку Эйнхарду. Значит, всё же чему-то я смог научиться. Правда, коротышка тоже присутствовал на Соборе и делал пометки на кусочке пергамента.

Не выдержав, я спросил его в перерыве:

   — Тебе тоже поручили записывать?

   — Да, друг мой. Оказалось, хе-хе, я не так искусен в историографии, как мне думалось ещё совсем недавно.

   — Но зачем тогда ты пишешь? Разве кто-то будет править твои записи?

Он внимательно посмотрел на меня и тихо засмеялся:

   — Разумеется, любезный Афонсо. И мои, и твои. Только это будет не правка, а использование наших жалких писулек для серьёзного исторического труда.

   — Но кто же его напишет?

   — Известный лангобардский книжник, Павел Диакон. Теперь он — официальный историограф короля.

Я даже почувствовал гордость. Писать вместе с таким прославленным учёным — большая честь, даже если работать анонимно. Но, похоже, Эйнхарда это не радовало. Роль подмастерья не соответствовала его амбициям. Что ж, ему же хуже!

После Собора состоялся смотр войска. Франкские мечи и доспехи, как всегда, произвели фурор своим устрашающим блеском. Но я знал — воины получили строгое предписание при передвижениях не приближаться к лесу, чтобы оградить праздник от возможного нападения саксов.

Не успели мы с Эйнхардом отдохнуть от этих важных мероприятий, как король срочно вызвал нас снова. В Падерборне ожидалось иностранное посольство, да не какое-нибудь, а сарацинское, из далёкой Испании.

   — Афонсо, — спросил король, — как твой греческий?

Я в этот момент как раз задумался про своё греческое происхождение, оттого вздрогнув, ответил слишком бодро:

   — Хорошо, Ваше Величество.

   — Отлично. Будешь переводить сарацинов.

И король быстро вышел делать новые распоряжения, оставив меня в глубоком смущении.

   — Ты воистину смел, друг мой, — заметил Эйнхард, листая толстую книгу на греческом. — Я бы не решился столь уверенно заявить о своих знаниях.

Мне захотелось придушить коротышку, хотя тот не имел в виду ничего плохого. Просто в своём знании греческого я был совсем не уверен, но куда теперь деваться?

   — Послушай, Эйнхард, а почему арабы будут говорить по-гречески? Может, здесь какая-нибудь ошибка?

   — Ни в коем случае, любезный Афонсо. Они будут говорить по-гречески, чтобы облегчить понимание, ведь арабского языка никто из нас не знает. А греческий им знаком — за несколько веков они собрали в своих хранилищах всю эллинскую науку.

Наконец посольство прибыло. Ни мы, ни саксы не видели ничего подобного. Сарацины носили одежду ярких расцветок с диковинным рисунком. Головы они обмотали полотном, отчего те стали похожи на тыквы. На поясах у всех висели кривые сабли. Над делегацией веял аромат пряностей, которые они привезли в подарок королю.

Гостей провели в пиршественную залу Падерборнского замка. Франки тоже принарядились. Король, вопреки обычной скромности, надел рубаху, расшитую золотом, подпоясанную поясом, украшенным самоцветами, на голову нацепил обе короны — франкскую и лангобардскую. И Борнгард, и Герольд, и другие военачальники оделись весьма богато.