Карлики смерти

К тому времени мы уже были помолвлены, но, вероятно, даже в таких обстоятельствах она видела в этом начало конца наших отношений и приняла как есть, с той же готовностью, как приняла перспективу моих частых отсутствий. Мы с ней продолжали встречаться, почти каждые выходные, – иногда в Лидсе, но обычно в Шеффилде, где обычно оставались либо у нее дома, либо у меня и наслаждались пребыванием под одной крышей, хотя провинциальная пристойность и не позволяла нам с ней делить одну постель. Каждое воскресенье, если день стоял разумный, мы уходили гулять по долам. Любимый наш маршрут – доехать автобусом до «Лисьего дома», а затем спуститься по долине до железнодорожной станции Гриндлфорд, что рядом с тоннелем Тотли. Такая прогулка могла радикально меняться с каждым временем года, и мы проделывали ее и по глубокому снегу, и на солнцепеке; листва блистала красками весны или обращалась в медь под синими осенними небесами.

Так, во всяком случае, все обстояло первые пару семестров. Когда же оно пошло не так? Когда мы сообразили – предположительно, много позже того, когда это произошло, – что превратились всего-навсего в привычку друг для друга, что свежесть и восхищение, какие мы воспринимали как должное, стерлись до простой терпимости? Превратились в нечто вроде ленивой фамильярности вообще-то, что гораздо хуже безразличия. Не могу даже вспомнить, кто из нас предложил прекратить помолвку, а помню лишь (и это видится мне странным с такого-то расстояния), что в тот вечер мы были гораздо нежнее друг к другу, чем с нами случалось много месяцев. После же этого – только постепенное отплывание друг от друга. Может, она встречалась с кем-то другим, а может, считала, что это у меня так. Я вернулся в Лидс на свой второй курс, время от времени и дальше писал ей, мы даже пару раз виделись на выходных. Какое-то время друг о друге вообще толком не думали.

Последний раз, когда я на самом деле с нею разговаривал, случился в те выходные, когда я приехал в Шеффилд попрощаться с родителями. Мы снова отправились на нашу прогулку, хотя утро стояло серое и туманное, и, когда сидели у речки и ели сэндвичи, что нам приготовила мама Стейси, я сказал ей:

– Я решил бросить учебу.

– Я знаю, – сказала она.

– Кто тебе сказал?

– Дерек. Ты едешь в Лондон и станешь там музыкантом.

– Тебя удивляет?

– Нет. Я так и думала.

Я повернулся к ней и сказал, искренне, пока она жевала сэндвич с яйцом под майонезом:

– Я просто подумал, что если не попробую сейчас, то, возможно, слишком с этим запоздаю. То есть к химии-то я всегда смогу вернуться, а.

Она меня перебила:

– Тебе не нужно передо мной оправдываться, Билл. Я же знаю, что ты за человек. Мне кажется, это хорошо.

Я улыбнулся, благодарный ей, и не стал больше ничего объяснять.

– Тебе есть где жить?

– Тони – мой преподаватель фортепиано – он сейчас там. У его свояченицы есть квартира, для начала сгодится и так.

– Когда едешь?

– Скоро. Где-нибудь на следующей неделе.

Стейси сказала:

– Дай мне знать когда. Будь так добр, а? Ты отсюда поедешь?

– Да.

– Я с работы отпрошусь. Приду тебя проводить на вокзал.

– Не глупи, этого вовсе не нужно.

– А я хочу. По-моему, это важно.

И так она оказалась на вокзале тем утром, вместе с моей матерью. Толком поговорить нам не удалось – в таких обстоятельствах это редко получается, – и я не очень-то помню, что мы говорили; но удивлюсь, если она не выбрала миг, чтобы отвести меня в сторонку и сказать – улыбнувшись, конечно: «На телефон забил-де, Билл».

После приезда в Лондон я не позвонил ей ни разу.

* * *

Стейси полностью затмила собой Мэделин; и это как-то странно. Но еще страннее мысль о том, что, хотя бы на время, их обеих затмила собой Карла и тот цельный хрустальный образ, что сложился у меня от ее голоса, взрезавшего собой полутишь лондонской ночи. Я просто не мог дождаться, когда смогу вечером добраться до «Белого козла» и сообщить ей об этом. По пути я заглянул в гамбургерную, проглотил какой-то пищи и заявился в паб вскоре после шести часов.

К несчастью, я забыл, как людно там может быть, раз у нас вечер пятницы. Карлу из-за стойки не отпускали клиенты: перед ней выстроился целый ряд мужских лиц, все размахивали деньгами и рявкали свои заказы, и с ней, хоть она и кивнула мне дружелюбно: привет, мол, – когда я попросил себе первую выпивку, – удалось перекинуться словом, только когда я подошел за вторым стаканом. Но даже так вокруг теснилась толпа, и внимание мне она уделяла не целиком.

– Можем поговорить? – громким шепотом спросил я.

– Конечно, – ответила она.

– В смысле – мне нужно вам кое-что сказать.

– Подождет?

– Ну… наверное, когда здесь чуточку утихнет.

Она покачала головой:

– В пятницу тут так весь вечер. А в чем дело, что-то личное?

– Ну да, в некотором.

Тут какой-то тип в костюме и с пачкой десятифунтовых купюр в руке меня перебил и принялся заказывать лагеров пятнадцать. Покуда Карла их наливала, я протиснулся за ней следом вдоль стойки и сказал:

– Это про вчерашний вечер.

– Вот как?

Я помолчал и тихо объявил:

– Я вас слышал.

– В смысле? – сказала она, не отрываясь от работы.