В дыму вспыхивают на лету оранжевые искры. В узкий проулок между домами врываются языки пламени. Огонь требует кислорода.
Нет времени подумать.
Но я не готова.
На комоде паспорта, деньги, ключ от номера и ножницы. Блестят серебром лезвия. Я беру их и думаю. У меня косы.
(Я сойду за мальчишку?)
Да или нет?
Да или нет? Так велит вера. В косах красота. Кому до этого сейчас какое дело?
Косы падают на пол рядом с волосами бапу. Забытый и отброшенный пережиток. Касаюсь ногой чернеющих прядей и тут же ее отдергиваю. Как будто дотронулась до мертвечины.
Я сбрасываю сари и юбку, натягиваю джинсы и футболку. Вынимаю сережки из ушей и колечко из носа. Стираю со лба
Я засовываю ноги в мокрый атла́с. Открыв дверь, вижу несущихся по коридору людей.
Мимо бегут мужчины, но отца среди них нет. На головах у них тюрбаны. Синие. Красные. Желтые.
Кто и что может их спасти? Отвага? Бог? Добрые индусы?
На всякий случай я прихватываю с собой ножницы.
У выхода толпятся люди с палками. Они кричат:
Я бросаюсь назад – навстречу толпе, которая, спасаясь от одной опасности, несется в лапы к другой. Должен же быть другой выход? Да, через кухню! Где здесь кухня?
Двери в гостиничный ресторан придерживают двое мужчин в белых куртках. У обоих на согнутой у груди руки висит полотенце, похожее на белый флаг. Кто они: статуи? стражи адских врат? Почему они не ушли домой? Им не страшно? И кому сейчас взбредет пойти сюда поужинать? Если чем-то в городе еще не насытились, то только местью.
Я бьюсь о двери, но официанты крепко их держат. Тогда я кидаю в дверь свой рюкзак. Стекло остается целым, зато официанты отпускают ручки. Толкаю двери и проношусь мимо еще нескольких официантов в белых куртках. Они провожают меня взглядами, но не двигаются с места. Неужели такое здесь не в первый раз?
Мне попадается наконец открытое окно. Прыгать высоко, но делать нечего. Я мягко приземляюсь на кучу мусора – картонные коробки, бумага, пластиковые бутылки, объедки, – вскакиваю и бегу. Хочу спрятаться в городской тьме от пожара, от обозленной толпы, от криков тех, кого поймали и теперь избивают.
Милая Майя, беги.
Я забыла мату.
2—3 ноября 1984
Я не сплю. Прислушиваюсь к собственным шагам, мечусь туда-сюда по рядам Ночного рынка. Я не сплю. Слушаю город. Там животные удовлетворяют свою похоть и ненависть. Слушаю собственное дыхание. Так дышит зверек, которому не хватает воздуха. Я не сплю. Бодрствую в смутный ночной час рядом с продавцом чая. Не сплю, но вижу сны.
Мертвое животное. Его оживили. Вытащили из тьмы. Мышцы сокращаются, тело сотрясают судороги. Оно понимает, что надо бежать. Но не бежит, а ждет. Ждет? Чего? Кого? Меня? Я смотрю ему в лицо. И что я вижу? Оно охраняет меня. Бдит. Навострило глаза и уши.
Раздается крик, и животное напрягается. Оно тычет меня под ребра. Приговаривает: пора тык просыпайся тык надо бежать дальше.
Я открываю глаза. Вижу существо, скачущее по узким улочкам. Маленького оленя. Или антилопу?
Парень? Я провожу ладонью по голове. Кос нет. Значит, про стрижку мне не приснилось. Я осторожно встаю. Щупаю рюкзак – на месте ли? Пока распрямляюсь, прячу лицо, а встав во весь рост, бросаюсь прочь.
За мной гонятся, но меня не догнать. Это потому, что страх быстрее злобы?
Преследователи скоро устают. Слишком много потратили сил. Сколько раз они замахивались? Сколько раз опускали руку на безвинные головы и шеи? Сколько от них пострадало таких как я, стриженых и оборванных?
Я бегу. И бегу. Некогда плакать. По волосам. По праху. По жизни.
Вокзалы созданы для путешествий. Отбытия. Прибытия.
Вокзалы созданы для того, чтобы ждать. Жара. Толпы народу.
Вокзалы созданы для того, чтобы на них все было точно. Расписание. Часы.
Вокзалы созданы для того, чтобы на них был порядок. Полицейские. Оружие.
По идее, на вокзале должно быть безопасно.
Я жду целый день.
(Где же ты?)
Жду целую ночь.
(Где?)
Наступает утро. Начинается новый день.