КАРМИН

– Еще бы! Он все на Чижовском подворье околачивался: где милостыню просит, а где гадать начнет, за что его часто избивали. Хотя, гадал он, по словам многих, очень точно и предсказывал, бывало, день в день. А еще говорили, что одно время шатался с Распутиным. Ну так вот он днями на Никольской, а ночами тратил подаяние свое в хитровских трактирах, чаще всего в “Пересыльном”. И каждую неделю непременно бывал кем-то серьезно избит и даже иногда серьезно порезан. Это мне уж после его смерти рассказали, что в драках угрожал он своим обидчикам обычно так: “Коли вы меня убьете, черти, то будете вариться вместе с этой землей в кровавом котле ровно столько лет, сколько мне будет ко дню смерти”. Все хоть и смеялись над ним, но боялись его злого языка, иначе давно б уже пришибли.

– Да, да! В Вологоде у нас он тоже иногда так говорил! А дальше что было?, – увлеченно спросил Тимка.

– А дальше его и пришибли в один день, да и забыли все его угрозы, пока в этот же год проклятые Гогенцоллерны нам не объявили войну. Тогда все, особенно на Хитровке и начали вспоминать Хромого, но никто точно не знал сколько ему было лет, соответственно сколько лет нам вариться, по его проклятию, в котле до сих пор не понятно. На вид ему можно было дать все 70! За его грязными космищами и бородой до пупа ничего не разглядеть было.

Тимка задумался, насупив брови:

– Мне говорили, он себе ломал ногу специально, чтоб не идти в солдаты. Это ему было примерно 20 лет значит. А помер он, как ты говоришь, в 1914 году, значит минус 20, это где-то 1895 год. Значит и было ему на момент смерти лет 40 плюс-минус год или два. Что ж нам теперь 40 лет страдать? Не верится.

– Не верится, но Илья Хромой никогда не ошибался. Пусть может хоть в этот раз ошибся.

Перекопов прочитал выражение суеверного страха на лице собеседника:

– Эх, юноша, не робей!, – с отеческими нотками в голосе начал Федя, – у нас сейчас война, да, но уж этой войны чего осталось! Сам знаешь, что в Крыму. Улагаевский десант – хоп, и не стало, в Таврии что там у них земли осталось – петрушку не хватит посадить! На Польшу прем – будь здоров. Уж скоро совсем всю эту дрянь выметут. То-то же! А мы-то сами приравнены к действующей армии, поэтому у нас, считай, вся страна – армия!

Тимка все так же трагично молчал.

***

Обычно они устраивали совещания глубокой ночью, чтобы лишние рядом не ходили, иногда даже запирали все двери на первом этаже от охраны. Прятались не просто так. Лубянка по ночам продолжала жить своей тайной жизнью и даже была более активна, чем при свете дня. По ночам все было как-то приличнее, меньше ощущался этот вечно бурлящий жизненный поток, который днем все-таки докучал и сковывал. На темноту можно было положиться, она хранила секреты.

Они всегда собирались в темно-зеленом кабинете Унгольда. Раньше это была с большим вкусом обставленная комната с тяжелыми шторами, изящным будуаром и блестящим черным пианино. От прежней обстановки остались только шторы, почти нетронутые узорчатые обои, пианино и роскошная настольная лампа, с бахромой из стекляшек на резной бронзовой ножке. У окна теперь стоял самый обыкновенный дешевый стол, будто бы наскоро сколоченный из досок и такой же несчастный на вид венский стул с ободранной овальной спинкой. Они собирались здесь не меньше двух раз в месяц и обсуждали дела своего кружка при свете одной только этой лампы, нелепо и даже как-то похабно смотревшейся в такой обстановке. Унгольд заранее притаскивал стулья из кладовой, которая находилась от него слева в бывшей уборной, плотно задвигал шторы и ждал, когда все соберутся.

Нелюдимый и неразговорчивый Моисей Унгольд был главным на этих вечерах. Он вел протоколы заседаний, причем писал только ему одному понятным шрифтом, поправлял своих товарищей, разрешал между ними споры и всегда был точен, как энциклопедия – сам себе Брокгауз и Ефрон. Однажды он выучил латынь, когда лежал со сломанной ногой, в другой раз с воспалением легких он умудрился от нечего делать перевести «Рудина» на испанский. Постоянно варясь в своих мыслях, он почти совсем не разговаривал, а все смеялись над ним, мол «наш Мойша даже слова экономит». А уж как его все хотели разговорить, даже спорили! Особенно всех интересовала его судьба. Было известно, что лет 10 мотался он по ссылкам, что там угробил свое здоровье и теперь постоянно болел. Вот только, подробностей никто узнать не мог. Говорили, правда, что в Сибири над ним жестоко издевались надзиратели, что выгоняли его голым на мороз и морили голодом. Впрочем, чего только не придумаешь, глядя на угрюмого, болезненного человека, который почти не разговаривает.