КАРМИН

Робкое осеннее солнце скрыла под своей массой многослойная, тяжелая туча, начинал моросить дождь. Варнас выглянул в окно, поморщился и полез во внутренний карман куртки за стеклянным пузырьком с белым порошком. Вечером обещал себе этого не делать, но погода вынуждает, куда деваться. К кокаину Вильгельм пристрастился в восемнадцатом году, когда он стал доступным и даже модным в его окружении, и теперь каждое утро начинал одинаково, хоть и пробовал еще бороться. Что ж, этот хотя бы пробовал! Многие до сих пор считали кокаин лекарством от неврозов и даже от сифилиса, потребляли его неограниченно и даже горячо рекомендовали своим родственникам и друзьям. А Вильгельм боролся даже, но не всегда, правда, успешно… Когда он чувствовал себя особенно несносно, то на скорую руку готовил себе адский “балтийский чай” без излишеств – просто растворял порошок в водке или в коньяке.

Во внутреннем дворе монотонно шелестела метла – это дядя Миша, когда-то давно потерявший руку на производстве, занимался своей работой. Шмыгая носом, Варнас вышел на улицу, и брезгливо оглядываясь по сторонам, поднял воротник.

– Доброе утро, Дядь Миш, – поздоровался Вильгельм, отворачиваясь от ветра, – холодновато сегодня для вашего дела.

Дядя Миша улыбнулся беззубым ртом и зашагал рядом с ним:

– Так вот же я так рассуждаю, мил мой: я вчера подмел – подмел, а сегодня пропущу, а завтра лень одолеет снова пропущу – так и совсем брошу. А тут дисциплина, как, бывало, на заводе. Мил мой, папироской не угостишь дядюшку?

Варнас протянул ему пачку и спросил:

– Не слышали вы вчера ночью вой как будто? Часа в 2 ночи.

– Нет, мил мой, вчера не слыхал, а вообще частенько слыхиваю всякое, – понизив голос, почти прошептал дядя Миша, – так и немудрено, место-то ой какое нехорошее. Я в этих местах, почитай что всю жизнь живу: тут Салтычиха живала в свое время, прямо вот на углу Лубянки и Кузнецкого, а с правой стороны от площади, там была тайная экшпедиция при Катерине Великой: преступники там томились в каменных конурках и пытали их там с великим искусством. Но ты погоди, и то еще не все: в нашем-то родном, вот в этом переулке было кладбище, где хоронили босяков всяких, да самоубивцев, а потому несчастливое это место считалось. Лжедмитрий тут назло похоронил царя Бориса с семьей. Так что, мил мой, то и неудивительно, что ты вой-то по ночам слышишь.

Варнас попытался изобразить что-то вроде улыбки:

– Ну ты, дядь Миш, и скажешь! Все эти ваши поверья…

– А тут, мил мой, и верить то особо не придется, – резко прервал его старик, – тут самому во всем убедиться можно.

Варнас насмешливо посмотрел на него и хотел уже было сказать что-нибудь едкое, но остановился – богобоязненный старик ловко перекрестил его и снова взялся за метлу. Вильгельм брезгливо похлопал себя по плечу, отряхиваясь от этого благословения, и пошел в сторону Рождественки – сегодня ему предстоял длинный и тяжелый день.

***

– Ну как в Кремле?, – вместо приветствия нетерпеливо спросил Коновалов, ворвавшись без стука.

Варнас молча сидел, закинув ноги на стол, и на вошедшего даже не повернулся.

– Так, – ответил он, крепко затянувшись.

– Ну, давай, не мучай меня, дорогуша, и так пол ночи не спал, думал, как ты там справишься, – взмолился Николай.

– Не знаю, с чего и начать. Гирш Аронович принимал. Приехал, видимо, и тут я сразу на него и попал. Удача – иначе не скажешь!

– Гирш! Варнас, ты ж мой антисемитчик!, – захохотал Коновалов.

Вильгельм улыбнулся, возразив:

– Я не антисемит.

– Ну, все, все. Странно, что ты попал не к Каменеву. И что ж там Гирш Аронович, император Петроградский?, – снова прыснул от смеха Коля.

– Я уверен, что именно ему поручили меня принимать, не иначе. Зато вид-то какой удивленный сделал, когда увидел меня! Все же знают про наши недопонимания, и тут – вот! Ильич…

– Что Ильич?

– Ильич ему приказал со мной говорить. А ты знаешь, как он говорит: отчитывал, угрожал.

– Что говорил?

– Да, всякое. Развел свою демагогию: «ты не коммунист, ты не наш, начальству своему прямому не подчиняешься, как можно, даю тебе время исправиться». Это он мне дает время?

– Вильгельм, спокойно! Все знают, что Гирш – паршивая псина Ильича, которая лает только тогда, когда ему позволяют. Ну пугнуть тебя хотел наш старик, бывает. Что-то конкретное он тебе сказал?

– Нет, ничего. Приказал мне все решать совместно с…, – Варнас сделал жест рукой в сторону окна, – начал цитировать Маркса зачем-то, Ленина потом… В общем, длилось все это час, может больше. Омерзительно.

– Что там еще? Кого видел? Каменев?

– Да что ты мне все со своим Каменевым, Коля!, – раздраженно ответил Варнас.

– Лева – хороший мужик…

– Твой Лева, может и мужик хороший, да только никуда не годится. Нельзя нам сейчас на него ставить. Не продержится он долго там.

– Не согласен!

– Ты давно не был у них, все как-то поменялось даже по сравнению с этим летом.

– Да что там?

– Напряжение, скрытая борьба, интриги. Гирш считает себя первым после Ильича, Троцкий считает себя вместо Ильича, а кто-то уже ведет себя так, как будто его не существует.

– Что по экономике?