Карнакки – охотник за привидениями

– Однако не намереваетесь ли вы сказать, что копия может посрамить всех экспертов и искусствоведов, видевших «заново обретенную»[41] «Мону Лизу»? – спросил я. – Во-первых старый холст…

– Доска, кэптен, – перебил он меня.

– Так значит, она написана на дереве? – проговорил я. – Вот не знал. То есть вы хотите сказать, что экспертам неизвестна порода дерева, запах, общий вид старины, «выдержанности» древесины и всего прочего, что характерно для столь старой деревянной доски? Один только запах ее может засвидетельствовать знатокам, имеют ли они дело с подлинником или с подделкой. И это далеко не все. Вспомним пигменты, которыми пользовались тогда, – сегодня воспроизвести их, как я понимаю, невозможно. Кроме того, как воспроизвести аромат времени, естественное старение поверхности? Видите ли, ни одну из этих подробностей невозможно воспроизвести в полной мере – достаточно убедительно для того, чтобы обмануть эксперта, знающего свое дело. Словом вся ваша история неправдоподобна. Все перечисленные мной особенности полностью исключают возможность подделки картины, столь знаменитой, как «Джоконда» – с точки зрения эксперта, конечно.

– Так вот, кэптен, – ответил он, – вы свое сказали, теперь послушайте меня. Во-первых, чтобы получить доску, которая без колебаний будет признана подлинной, мне пришлось распилить вдоль доску, на которой написана «Мона Лиза», с помощью специальной механической пилы. Работенка была еще та, это я вам гарантирую. Занимавшийся этим делом человек был мастером своего дела и пользовался особым ленточным полотном буквально волосяной толщины. Сперва он попрактиковался на дюжине аналогичных досок, и только после этого я позволил ему распилить «Мону». Тогда он положил картину на стальной стол своего станка и срезал с нее изображение, оставив под ним древесины едва ли на восьмую часть дюйма. Он сделал это легко и непринужденно, однако сам я стоял рядом с ним и все это время обливался холодным потом. Он получил за десять минут работы сотню долларов, a я, наверно, заработал за то же время сотню седых волос.

Тогда я взял «Мону» и наклеил ее на новую, с иголочки, доску, ибо слой дерева, на котором оставалась картина, был настолько тонок, что прогибался при попытке взять ее в руки.

Так мы получили доску, пригодную для написания копии. И она была написана на подлинной доске «Моны Лизы». Толковая мысль, не правда ли? Так что экспертам не было повода сомневаться… Вот так, сэр!

Впрочем, кэптен, странно, что французы не сумели заметить, что над картиной колдовали, – а ведь они могли сделать это даже после двухлетней разлуки с прекрасной дамой, если бы обнаружили, что доска стала тоньше! И это скажу вам, великолепно! Теперь копия провисит в музее долгие века, и туристы из всех частей света будут являться к ней и охать, почитая за подлинник. A он-то, сэр, будет находиться именно там, куда стекается все подлинное – в вотчину самого Бога, в США. Только подумать, что пара штангенциркулей могла бы предотвратить подобный исход, если бы только они позаботились измерить толщину панели, прежде чем мой друг вынес картину из Лувра!

– Бесспорно остроумная идея, – отметил я. – Вы прекрасный рассказчик! Но как насчет состава красок и всех прочих немыслимых подробностей?

– Краски, кэптен, обошлись мне в пятнадцать тысяч долларов наличными. Я скупил несколько старых полотен, относящихся примерно к тому же времени – и причем недурных, – и соскреб с них красочный слой, сэр. Да, я сделал это ради тех красок, которыми они были написаны. Сердце мое разрывалось на части, но таков уж большой бизнес. А затем знакомый мне старый художник получил работу всей своей жизни. Бесспорно, умнейший человек среди всех, кому приходилось красть холсты, потому что у него не было денег, чтобы заплатить за них. Я же пообещал выплатить ему пять тысяч добрых и увесистых долларов в тот самый день, когда он закончит копию на деревянной доске – в том, естественно, случае, если копия окажется такой, что я не смогу отличить ее от оригинала.

И вот что, кэптен: он это сделал. У него ушло на работу три месяца, и когда она была закончена, я не смог отличить одну картину от другой, разве что новая нуждалась в «загаре» – это мой личный маленький секрет. Я делаю эту часть работы с помощью солнца и цветных стекол. Я дал этой картине целый год подобной обработки, пока краски сохли и затвердевали, и, скажу вам, сам Эл да Ви не сумел бы отличить один экземпляр от другого!

– Но зачем было тратить двадцать тысяч долларов на изготовление копии, если подлинник находился в ваших руках?

– Она была предназначена для того, чтобы обвести вокруг пальца французское правительство, – сообщил он мне.

– Каким образом? – спросил я.

– Я намеревался ее «подбросить»! – пояснил он. – А потом мой агент должен был обратиться к торговцу живописью и предложить как подлинник, сами понимаете.