Карнакки – охотник за привидениями

– Не беспокойтесь, кэптен, – ответил он. – Эта картина стоит пятьсот тысяч долларов, и я не намерен рисковать. Вы должны учесть, что есть и другие люди, способные разгадать мою комбинацию, и меня беспокоит не только таможня, но и целая шайка уродов, способных заподозрить нечто большее, чем им нужно знать. Насколько я понимаю, эти типы, зная, что они не в силах отломить себе кусок пирога, могут кое-что намекнуть нью-йоркской таможне – просто из зависти. Но если таможня положит свой глаз на картину после такого намека, они задержат ее, снесутся с французскими властями, после чего, сопоставив обе картины, объявят эту не задекларированной. В любом случае, кэптен, полагаю что сложности на пути через океан возможны, ибо шайка не прекратит свои старания, пока не упрется в непроходимую стену. Они будут плыть на одном корабле со мной и картиной, надеясь вклиниться между нами где-нибудь на половине пути. Не буду удивлен, если они явятся с предложением поделиться, если не сумеют уделать меня каким-то другим способом. Итак, кэптен Голт, что скажете: вы со мной, или вас это не касается?

Подумав несколько секунд, я ответил:

– Хорошо, я сделаю это. Путешествие в страну Господа Бога должно понравиться мне.

– Отлично. Эта леди должна принадлежать маленьким и милым Штатам. Ваша цена, кэптен?

– Пять процентов, – ответил я. – То есть двадцать пять тысяч долларов.

– Очень хорошо, кэптен, – согласился он. – Цена крепкая, но мне по карману. И я так скажу: чем больше ваша доля, тем больше вы будете стараться. Насколько я понимаю, в этом уверен каждый таможенник по обоим берегам этого «пруда». Если вы сработаете на своем уровне, нью-йоркская таможня носа не подточит. Поэтому я обратился именно к вам, и поэтому не стал возражать против вашей цифры.

– А где картина? – спросил я.

– Здесь! – едва ли не шепотом произнес он, похлопав по обернутой чертежной доске, которую держал под мышкой.

– Принесите ее в мою каюту и позвольте посмотреть на нее, – сказал я ему. – Я хочу видеть эту вечную улыбку, о которой так много слышал. Она действительно восхитительна?

– Кэптен, – произнес он с необычайной искренностью, – она несравненна! Словно кто-то из старых богов нарисовал ее на доске.

Мы прошли в мою каюту; я прикрыл и запер за собой обе двери, а затем мистер Блэк развернул картину и оставил ее на столе. Я долго смотрел на нее. Лицо этой леди было, вне сомнения, прекрасным, но странным.

– Похоже, что рисовал ее какой-то мудрый черт, – сказал я своему клиенту. – У нее нет бровей. Это делает ее чуточку странной и несколько неестественной, однако я хочу сказать не совсем это. Получается, что сама женственность улыбается ее чертами – не то, что мы ныне подразумеваем под словом «женщина», но как женская сущность. Улыбка эта не знает стыда, но не осознанно, а по своему естеству. Как если бы ничем не сдерживаемая женская природа – «фавн» в женщине – высокая свобода – тонкая, ничем не связанная, причудливая козья сущность, точно пятно, медленно распространялась по ее лицу. Истинно сказано об этой стороне женского нрава, что лучшая часть мужчины всегда старается не замечать ее. Эту картину следовало бы назвать «Неуютная Истина»!

– Кэптен, – промолвил мой гость, – вы делаете громадные успехи для человека, который пытается изобразить, что не разбирается в живописи! Мне кажется, что вы воплотили в слова часть того, что ощущал и я сам, однако не мог выразить. Однако главная проблема сейчас заключается в том, что на вашем столе лежат пятьсот тысяч долларов, и двадцать пять тысяч из них перейдет в ваши руки в тот самый день, когда вы тихо и благородно доставите эту нарисованную леди в номер восемьдесят шесть отеля «Мэдисон Сквер», Нью-Йорк. Надеюсь, вам все понятно, кэптен? Ну а я куплю билет на ваш пароход. Думаю, мне будет легче засыпать на одном корабле с ней.

– Хорошо, мистер Блэк, – сказал я ему. – Если у вас есть свободный час или два, к вашим услугам мое уютное кресло и моя любимая марка виски в шкафчике.

– Вы правы, кэптен, – ответил он, и, пока клиент устраивался поудобнее, я начал убирать мои краски, палитру и кисти.

– Так вы рисуете, кэптен? – спросил мой гость над краем бокала. Он казался удивленным.

Я кивнул в сторону писанных маслом и акварелью картин, развешанных на переборках. Он поднялся с бокалом виски в руках и начал обходить каюту, отпивая виски и делая полные удивления восклицания.

– Ей-богу, кэптен! – проговорил он, наконец, повернувшись ко мне. – Вы умеете рисовать! И я не склонен к дешевой лести. Что вы намереваетесь нарисовать теперь?

– Я намереваюсь сделать маслом этюд «Моны» прямо сейчас, пока я не спрятал ее на время рейса, – сказал я, извлекая из своего портфолио подготовленный лист толстого картона. – Наверно, для того, чтобы запомнить, что когда-то я держал в руках оригинал, – продолжил я, – и, кроме того, мне хотелось бы поймать эту улыбку. Она так и влечет меня к себе.