Карнивора

Готово было. Но не разрывалось. Потому что свое горячее сердце Сихар с детства усмирял холодным, как лед, ясным, как горный хрусталь, разумом. Он приучал себя, что любое смятение души, любая вспышка, любое движение чувств проверяется простым, но страшно действенным вопросом. «И что потом?»

Его сердце, честное сердце изульца, чтущего Великую Матерь, сгорало от стыда и ненависти при одном взгляде на эту саидх. Все его естество восставало против нее, против черной, ужасающей магии, которую творили одетые в перчатки руки. Сихар знал, что колдунья прячет под тонкой телячьей кожей, во что чары превратили ее ладони — видел однажды мельком, когда она их перебинтовывала. Мергир должен был казнить ее, как только взял в плен — нет, раньше. Как только увидел колдунью в окружении демонов на берегу Танияры. Уничтожить это порождение зла и тьмы, стереть с лица земли…

«И что потом? — спрашивал спокойный, холодный голос разума. — Если бы не колдунья, Мергир бы умер от той злополучной раны, полученной на охоте».

«Зато из-за колдуньи его зарезали проклятые реикх, — зло шипело в ответ сердце. — Достойная вали

смерть, ничего не скажешь!»

«Но до того Мергир захватил половину их южных крепостей».

«Только для того, чтобы вновь отдать этому желтоволосому колдуну!»

«Неизвестно, куда добрался бы колдун, если бы те крепости не были взяты».

«Он добрался сюда», — замечало сердце на удивление спокойно, и на это разуму нечего было возразить. Сихар мог спорить по поводу колдуньи — но по поводу колдуна они с сердцем были единодушны. Здесь и чувство, и рассудок думали одно и то же.

Колдун должен умереть.

«А что с тем… другим?» — спрашивал разум неуверенно — и тут уже сердце не знало, что ответить.

Потому что оно, честное сердце изульца, не могло позабыть короткого мгновения, когда Сихар повстречался взглядом с тем… другим.

* * *

Темнота исчезла в тот момент, когда Кит уже начал к ней привыкать. Причем, в отличие от предыдущих раз, когда он с трудом продирался сквозь толщу усыпляющих волн к реальности, сейчас они пропали внезапно, как падает тяжелая занавесь с окна, впуская нестерпимо яркий солнечный свет.

Кит, ослепленный, оглушенный и парализованный — не отсутствием ощущений, а их избытком — упал бы, если бы сильные руки тут же не подхватили его.

— Так не пойдет, — раздался голос Марики — все еще холодный, но не ледяной, не застывший, а подвижный и хлесткий, как быстрый горный поток. — Если придется его тащить…

— Это уже твоя область, — усмехнулся прямо над ухом Дор. Марика фыркнула, и Кит успел сообразить, что этот звук не сулит ему ничего хорошего. В то же мгновение тело прожгло болью, как будто по сосудам разлили вместо крови раскаленный металл, сердце бешено заколотилось в груди, дыхание участилось…

Все прекратилось так же быстро, как и началось, но теперь Кит полностью контролировал свое тело. Он несколько раз глубоко вздохнул, коротко зажмурился — и наконец смог осмотреться.

Сначала Кит удивился. Аргенцы никогда не утруждали себя тем, чтобы выделять пленникам отдельную палатку — их не всегда хватало и для воинов. Сперва Кит подумал было — внутри все замерло на мгновение — что это дело рук Марики, но тут же остановил себя. Скорее всего, суеверные изульцы не хотели даже видеть северных саидх — и тем более не хотели, чтобы саидх видели их. Мало кто из южан представлял, что такое настоящая магия, а вот про сглаз слышали все.

Палатка была совершенно пустой, если не считать столба по центру, выступавшего одновременно и опорой, и местом, куда можно было привязать пленников — у основания лежали толстые веревки, перерезанные в нескольких местах. Дор замер, все еще протянув к Киту руки, будто ожидая, что тот снова упадет, Марика стояла куда дальше — но расстояние и сумрак палатки не помешал Киту разглядеть жестокую ухмылку.

— Что ты со мной сделала?! — прошипел он.

— Поставила на ноги, — слегка пожала плечами Марика, перестав улыбаться. И прежде, чем Кит успел еще что-нибудь сказать, она повернулась к выходу из палатки, подняла руку и щелкнула пальцами.

— Скорее, — бросила она через плечо. — У нас мало времени.

* * *

Потом Сихар не раз слышал о том, что тогда произошло. Сначала это были сбивчивые рассказы чудом выживших очевидцев. Потом рассказы стали историями с красивыми деталями и захватывающими воображение подробностями. А затем из витиеватых историй выросла легенда, когда все лишнее, включая саму правду, отпало, обнажив странную, пугающую суть.

Возможно, если бы Сихар не видел все своими глазами, он, как и многие другие, считал бы легенду вымыслом, глупой северной сказкой, которую почему-то запомнили вернувшиеся из Аргении изульские войска. Но он был там. И в его сознании произошла та же самая метаморфоза — то, что поначалу казалось настоящей катастрофой и крахом военной карьеры, затем стало пугающим красочным кошмаром, а потом внезапно открылось совсем в другом свете.