Карр

Он увидел просто человека, небольшого роста, совсем не величественного, не похожего на бога или даже на какое–либо другое высшее существо, держащего в руке какой–то светильник, дававший неяркий, но теплый живой свет. У него было довольно молодое узкое лицо, покрытое рыжеватой — скорее щетиной, чем бородой. Длинные — до плеч — также рыжеватые волосы. Грубая одежда. Босые ноги — казалось, он совсем не замечает холода.

Глаза его были совершенно неуловимыми, как и он весь — вот только что он стоял перед Карром, и вот — уже ходит, зажигает свечи в дальнем конце церковного зала, у алтаря.

— Ты… — начал Карр и умолк, не зная, как закончить вопрос.

— Я буду отвечать тебе, если ты об этом. Это тебе подойдет?

— Но…

— Ты сомневаешься? — с чуть заметной улыбкой проговорил, — не спросил, — а именно проговорил его собеседник.

Карр понял, что нет — не сомневается. Он закрыл лицо руками, как тогда на дороге, и опустился на колени; затем, почувствовав бесконечную усталость, медленно склонился ниц.

— Встань, я не вижу твоего лица, — услышал он над собою. Карр, не распрямляясь, поднял голову, убрал с лица руки.

— Все же встань… я не могу сказать, что хотел бы видеть твои глаза — они слишком напоминают мне, кто ты и откуда — но так разговаривать неудобно. Встань.

— Я пришел вновь, — повторил Карр, подымаясь, но продолжая чувствовать безмерную усталость.

— Это мы уже обсудили, — с той же неуловимой улыбкой ответил собеседник. — Это все, что ты хотел сообщить?

Карра прорвало. Он вновь, сбиваясь и повторяясь, стал говорить все о том же, о чем уже говорил — кричал — в этом же зале, в тот безумный день. Он понимал, что речь его превратилась в сплошной поток перемешанных между собою вопросов, восклицаний, упреков, вновь вопросов, жалоб и наконец мольбы, бесконечной мольбы все об одном, об одном, все о том же — и ничего не мог с собою поделать, словно человеческая часть его существа вырвалась, наконец, на свободу и торопится смять, разрушить все плотины и преграды, рухнуть, будто с обрыва, не глядя на неизбежные внизу камни, и — будь, что будет… Однако умом он понимал, что это не так — крепки запоры, плотины высоки и надежны, и ничто уже не сможет их нарушить; просто слишком исстрадалась его человечья душа, настолько, что, раскаленная, стала просвечивать сквозь его высший сверхъестественный разум, как пламя свечи сквозь грязное, закопченное стекло.

— Господи, — лихорадочно пытался он подобрать и выстроить людские слова, вновь ставшие своенравными и непослушными, — я не могу понять, я ничего не могу понять!.. Я появился бесконечно далеко отсюда, меня… меня создали, чтобы послать сюда, чтобы я разрушил здесь все, чтобы принес на эту землю кого–то, я не знаю кого; что она? — сама не могла прийти сюда, без меня, и совратить, и растлить здесь — или что она там должна была сделать — всех; я не знаю, я опоздал тогда к назначенному сроку, я опоздал, все пошло не так, как они… у–у–у, — завыл, застонал Карр по волчьи, — хотели, они, они, я ненавижу их, они все же послали меня сюда, несмотря на то, что я тогда опоздал, это уже было поздно, не нужно, бессмысленно, но они послали, послали меня, чтобы я мучился здесь — мне так и сказали! — чужой для всех, без цели, без пристанища… Ждал, когда придет тот, кто более меня, кто наконец исполнит здесь все, чего они хотели, когда свершится все, что должно было свершиться[2]: сняты будут семь печатей с книги, столь древней, что я даже не знаю и не могу понимать истока ее, пронесутся по всей земле четыре всадника, на белом, рыжем и вороном конях, и еще каком–то бледном — и я — безжалостный некогда черный дух, восставший из бездны — боюсь даже представить его себе; когда возопят замученные и убиенные — за тебя! за тебя — Господи, когда солнце ваше, которое я не люблю, станет мрачно, как вот эта твоя власяница, а луна сделается как кровь, и звезды небесные падут на землю, хоть я и не знаю, как это возможно, и небо скроется, свернувшись, как свиток, и всякая гора и остров двинутся с мест своих! И — помнишь? — цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скроются в пещеры и ущелья гор и скажут горам и камням: — Падите на нас и сокройте от лица, — Тебя, — Сидящего на престоле, и гнева, — Тебя, — Агнца, ибо пришел великий день гнева Твоего, и кто может устоять?!

Карр перевел дух. Собеседник его внимательно слушал, время от времени бросая еле заметный взгляд куда–то в сторону, в непроглядную тьму близ алтаря, освещенного слабым живым светом зажженных им тоненьких свечей, и по–прежнему чуть улыбался, будто выслушивая ребенка и сочувствуя жалобе его.