Карр

— Позволь мне объяснить тебе, — Карр закрыл рот и оставил вопрос невысказанным. — Представь, что ты задумал построить здание. Есть у тебя его план, или нет — в данном случае неважно. Когда ты возвел фундамент, ты еще можешь, увидев ошибку, перенести его на более удобное место, хотя это уже не так легко, как просто указать в землю пальцем. Пока ты возводишь на заложенном тобою фундаменте главные, несущие стены, ты также можешь многое изменить, сделать их выше или ниже, но это еще немного труднее. По мере того, как ты начинаешь заниматься внутренними покоями, желобами для слива воды и нечистот, покрывать все здание черепицей — вносить всякие изменения становится все труднее и труднее, но самое главное — что делать это возможно, только отсекая и выбрасывая неудачные и испорченные детали, заменяя их новыми, годными, а иногда — оставляя так, безо всего. И по мере того, как ты все дальше и дальше совершенствуешь свое здание, всякого рода переделки неудачных или недоброкачественных деталей становятся все труднее, и с каждым шагом еще труднее, пока не делаются уже совершенно невозможными. Обычно тогда и говорят, что работа достигла совершенства.

Заметь — ты в любой момент можешь внести какие тебе угодно изменения даже в фундамент, или кладку несущих стен, ты вполне волен в этом, и никто не может тебе помешать, но для этого — тебе придется сперва разрушить все здание, все, что ты успел построить к тому времени. Это — знаешь ли, непростое решение.

— Но тогда… послушай, — несмело начал Карр, — если дальнейшее совершенствование твоего здания требует мучительной, жестокой смерти женщин и детей — может быть, можно больше его не совершенствовать?..

Тяжкий, проникающий в самую душу — если бы она была у Карра — взгляд светлых глаз надолго будто пригвоздил его к месту, где он стоял. Безмолвие все больше густело и напряженно растекалось по залу; наконец даже трещины в самых дальних стенах наполнились, казалось, сосредоточенной тишиною.

— Можно. — прозвучал ответ, а за ним вновь последовала пауза. — Я за этим и здесь.

Наступило долгое–долгое молчание.

— Довольно об этом, — наконец нарушил тишину собеседник. — Уходи. Скоро утро.

— Но я могу… прийти еще? — спросил Карр, чувствуя, что усталость уже попросту валит его с ног.

— Возможно, — послышалось вновь от алтаря, где уже еле теплились последние два огарка сгоревших за ночь свечей.

* * *

Прийти еще получилось только ближе к весне.

Зиму, прошедшую между этими двумя событиями, Карр, вернее его человечье тело, а еще вернее, они вместе — хворали, не выдержав все–таки холода и душевного напряжения той ночи. Едва передвигая ноги от навалившейся на них неестественной усталости, приплелись они вдвоем «домой» за каменоломни, в уютное и мирное каменное убежище под холмом, и погрузились в пучину болезненного бреда. От него остались только смутные воспоминания пожарищ, застилающего солнце дыма и коричневой пыли, толп людей и нелюдей, воздевающих руки к черному от копоти небу в какой–то неведомой мольбе.

Карр оправился от наваждения довольно скоро, но начал понимать, что человек, скорее всего, умрет, если ему немедленно не помочь.

Как лечить людей, Карр, созданный и посланный с целью их извести, конечно же, не знал. Но он просто продолжал осторожно вдувать в человеческое тело жар далекой, уходящей в бесконечную глубину мироздания бездны, надеясь, что ее мрачное пламя хотя бы своим стихийным родством поможет поддержать слабеющий светлый огонек, будто потухающая свечка теплившийся в живой покуда человеческой душе. Дни сменялись ночами, но Карр, для которого время не имело значения, терпеливо продолжал свое странное врачевание. Не однажды казалось, что слабеющий огонек, мигнув последний раз на прощанье, тихо угаснет, но всякий раз Карр осторожно и настойчиво удерживал его на этой зыбкой грани, будто ограждая ладонями от сквозняка. Прошли недели, и его усилия были вознаграждены: медленно, но неуклонно человечья душа — пусть почти расставшаяся с разумом — стала освещаться и согреваться все увереннее, и Карр, не прекращавший своей заботы, теперь уже был уверен, что все обойдется.

И вот, только, как уже было сказано, ближе к весне появилась уверенность, что они выздоровели совершенно; пошатываясь от слабости, Карр поплелся в город, чтобы, наконец, накормиться — как он и прежде, конечно, делал: кормили его теперь почти всегда задаром, хотя и плохо (Карр этого не понимал) — только бы убрался поскорее; еще Карр обратил внимание, что сильно оброс волосами, которые теперь даже мешали — например, есть — и решил обратиться к цирюльнику (Карр невольно подумал, что с волчьим телом таких неудобств он не испытывал).