Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

– Они нам за все заплатят, – сказал он вслух.

Он не имел даже самого отдаленного представления о том, как может быть выполнена эта задача и как он сумеет этого добиться; но ему показалось, что сказать обязательно надо. Так положено, думал он. Есть такие обезболивающие фразы, утешительные штампы, которые произносят в кино и романах; и даже в жизни они имеют некоторую цену. Он взглянул на нее с опаской – боялся увидеть, что Танжер над ним насмехается, но она, по-прежнему склонив голову набок, была погружена в размышления.

– Мне все равно, заплатят они или нет. Это же гонки, понимаешь? Для меня имеет значение только одно – добраться туда раньше, чем они.

Вот-вот должен вступить сакс. Танжер сама как джаз, подумал Кой. Основная тема и неожиданные вариации. Она все время развивается в сторону главной темы, по схеме ААВА, но при этом следить за развитием приходится внимательно, поскольку в любой момент возможны неожиданности. Внезапно схема меняется на ААВА-СВА, возникает новая, совсем неожиданная тема. Оставалось наблюдать за ней, как за импровизацией, без партитуры – будь что будет.

На площади часы пробили трижды. Сквозь наушники и музыку их бой звучал приглушенно, а после этого сразу же вступил сакс Хоукинса – третье соло, которое связывало все воедино. Кой закрыл глаза, с наслаждением слушая знакомые пассажи, – они действовали успокаивающе, как все предсказуемое. Но в хрупкую мелодию вмешалась Танжер. Кой утратил нить, секунду спустя он выключил плеер, снял наушники и встал в полной растерянности. На мгновение показалось, что он слышит там, наверху, шаги Танжер, как матросы «Пекода» слышали в кубрике стук ноги Ахава, выточенной из китовой челюсти, когда он ночами мерил палубу, предаваясь своим навязчивым мыслям. Потом Кой раздраженно бросил плеер на неразобранную постель. Все это неправильно, жанры бессовестно смешались. Период Мелвилла, как и предыдущий – Стивенсона, давно ушел в прошлое. Теоретически Кой находился сейчас в периоде Конрада, а герои, которым дозволяется двигаться по территории Конрада, – люди усталые, более или менее просвещенные и вполне осознающие, что, стоя у руля, погружаться в мечты опасно. Это люди взрослые, им известны тоска и скука, в их снах давно уже не проплывают процессии китов, сопровождающих белый призрак, огромный, как айсберг.

И все-таки «если…» Дельфийского оракула, о котором Кой узнал тоже из Мелвилла, а тот – из других книг, Коем не читанных, продолжало тихо звенеть в воздухе, как ветер в арфе такелажа, даже когда альбатрос, запутавшись пленным телом во флаге Ахава, скрылся под водой вместе с его кораблем, пока неутешная «Рахиль», блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла лишь еще одного сиротку, Кой вдруг, к собственному изумлению, понял, что этапы, книжные или жизненные – как их называть, не так уж важно, – никогда не заканчиваются раз и навсегда и что, хотя герои утрачивают наивность и свежесть, необходимую для того, чтобы верить в корабли-призраки и затонувшие парусники, море-то остается неизменным, оно полно собственной памятью, и оно себе верит. Морю совершенно безразлично, что люди утрачивают веру в приключения, в затонувшие корабли, в поиски сокровищ. Те истории и загадки, которые хранит оно, обладают собственной, не зависимой ни от чего жизнью и будут обладать ею, когда жизнь на земле исчезнет навсегда. И потому до самого последнего мига будут на земле те мужчины и женщины, что обратятся с вопрошанием к издыхающему киту, поднявшему голову к солнцу и вздымающему ввысь свой фонтан.

Вот и он, при всей возможной ясности обретенного понимания, притом что его «Пекод» давно ушел в пучину морскую и сам он стал уже зваться Джимом, в его-то годы снова оказался Измаилом, закаляющим гарпун собственной кровью… Он смотрел, завороженный неизбежной судьбой – он же столько раз про это читал, – на веснушчатую женщину, которая молотком приколачивает испанский дублон к мачте: тук-тук. И это происходило не только в его воображении. Он снова подошел к окну, хотел подставить лицо ночному бризу, но тут услышал нервные шаги сверху, на палубе. Цок-цок, цок-цок. Ясно, она тоже не спит, гоняется за своими белыми призраками, за катафалками, чьи старые чугунные оси ломаются по пути. И он – он никогда не видел в своих мечтах, в своих рейсах, портах и предыдущих невинных жизнях такого Ахава. Ахава, который весь – соблазн и влечет тебя к могиле.

– Между «Деи Глорией» и изгнанием иезуитов из Испании, – говорила Танжер, – существует непосредственная связь. Прямая и безусловная.

Было воскресенье, они завтракали под тентом кафе «Паризьен» напротив своей гостиницы: горячий белый хлеб, какао, кофе, апельсиновый сок. Утро было ясное, с моря дул легкий бриз, по освещенному солнцем прямоугольнику площади, между ногами выходящих из церкви после мессы людей, бродили голуби. Кой держал в руке половинку булочки, намазанной маслом, и, откусывая от нее, поглядывал на часовню и бело-охряный фасад церкви Святого Франциска.