Карта утрат

– Это хорошо. Потому что твоему отцу нелегко пришлось. От твоего деда толку не было, потому отец с самой ранней юности тянул на себе всю семью, и за это мы все им восхищались. Может, мы поэтому его и слушались.

– В каком смысле?

– Я ж говорю – он у нас заводилой был…

– Я не о том. Ты сказал, что отцу нелегко пришлось, – в каком смысле?

– А-а, ты об этом. Так он наверняка тебе рассказывал. После того как твоего деда-то осудили, заботы о семье полностью легли на плечи твоего отца.

– Нет, это вряд ли.

Дядюшка громко рассмеялся.

– Да уж поверь. Так оно все и было! Ты что ж, думаешь, я тебе врать стану?

– Но дедушка…

– Твой дед вообще не работал, и ты наверняка это видел.

– Нет, не может быть такого.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы твой дед в земле ковырялся?

Итянь смутно вспомнил деда с мотыгой в руках, но этим единственным воспоминанием все ограничилось. И, сказать по правде, в памяти Итяня дед держал мотыгу с неловкостью, несвойственной отцу или Ишоу.

– Мы думали, он научится, но у него ничего не получалось. Как возьмется за инструменты – так непременно поранится. А мы помогать ему не могли, иначе сами огребли бы. Он же осужденный был. Его прямо в самом начале объявили контрреволюционером. И еще, Итянь, твой дед… Я знаю, что вы с ним были близки, но с возрастом он изменился, поэтому ты уж прости, но такое чувство, будто он особо и не пытался трудиться. Вроде как считал себя выше этого.

Итянь помнил, как в его детстве местные, беседуя с дедушкой, рассыпались перед ним в похвалах. И слова их всегда казались Итяню преувеличением – местным достаточно было увидеть деда с книгой в руках, и они заявляли, что ему следовало бы служить при дворе императора. Прежде Итянь объяснял это уважением к пожилому человеку, обладающему знаниями, недоступными остальным деревенским. Теперь же он увидел, что есть и иное объяснение: то, что он принимал за уважение к дедушке, на самом деле было раскаянием тех, кто в свое время не пожелал ему помочь.

– Твоему отцу пришлось научиться самому все делать. Он мальчишкой еще совсем был, а уже в поле цельными днями работал. Потом пошел в армию, но там не продвинулся, и снова из-за твоего деда. А тот так обходился с сыном, что только хуже делал. Твой отец изо всех сил ради семьи горбатился, пупок надрывал, а дед твой только и звал его тупицей, и лишь потому, что в школе в отличниках не ходил. – Дядюшка быстро взглянул на Итяня. – А ему и впрямь учеба не давалась. Бывает ведь, когда что-то просто не получается.

– Значит, отец ненавидел дедушку из-за того, что ему приходилось работать в одиночку?

– Сперва-то нет, не было ненависти. Но со временем в нем скопилась обида. Дед-то твой по-настоящему его обижал, вечно твердил, как же его угораздило такого глупого сына породить. Однажды твой отец, рассказывая мне об этом, даже заплакал. – Дядюшка снова рассмеялся. – Это еще до того, как он крутышкой стал. “Эти проклятые иероглифы просто перед глазами расплываются! Хоть убейся!” – так он говорил. Потом, конечно, велел никому не рассказывать, что передо мной разревелся. Даже заставил кровью расписаться. Ему так стыдно было! Но я и правда никому не сказал, вот только сейчас уже какая разница? Заболтал я тебя, ну как всегда. Ну ладно, уже ухожу. – Дядюшка поднялся. – Кто знает, сколько лет пройдет, прежде чем мы опять свидимся. Счастливого пути тебе!

Итянь кивнул. Услышанное настолько поразило его, что он даже забыл попрощаться. Ему хотелось кинуться, найти отца, спросить, правда ли все это. Лишь теперь до него дошло, что он знает отца лишь по чужим рассказам.

– Подожди! – окликнул он Дядюшку.

Дядюшка удивленно обернулся. Мол, разве им еще есть что сказать друг другу?

– Спасибо.

* * *

Машинально переставляя ноги, Итянь брел назад в деревню. Воспоминания настолько захватили его, что он вздрогнул, оказавшись перед дверью своего дома.

Мать услышала его шаги и поспешила открыть дверь.

– Я уж собиралась тебя искать. Ты не сказал, что на обед хочешь.

– Ой, мне все равно, – пробормотал он.

Пока мать стряпала на кухне, Итянь сидел за столом. Признаться честно, он и прежде замечал, что дедушка принимал грубость отца как должное. В отличие от Итяня, он никогда не возражал, будто заслужил это. Эти мысли Итянь обычно не додумывал до конца – он слишком любил деда. Тот всегда относился к нему с терпением, без намека на пренебрежение. Даже когда Итянь долго тянул с ответом на заковыристый вопрос, дедушка не называл его глупым. А вот Ишоу в компании деда в основном помалкивал. Дед словно считал Ишоу недостойным внимания. Возможно, презрение, которое дед когда-то испытывал к сыну, выродилось во что-то иное к тому времени, когда у него появились внуки, превратилось в равнодушие? Мог ли отец стать другим человеком, если бы его не унижали в детстве и юности?