Картахена

Это было в две тысячи восьмом, в середине сентября, когда парк на южном склоне похож на крыло золотистой щурки с черной каймой. Я стояла за стеной конюшни, откуда видны были ворота, на которых повесили железную цепь с замком. Они долго тянули там, на паркинге, вертели друг перед другом руками. Наконец доктор пожал бархатному руку, сел в машину и поехал в сторону гавани.

Я помню, что запах клематиса был таким густым, что хотелось потрогать его руками. Стеклянная галерея была теперь прозрачной, потому что пальмы отдали в детский санаторий, а заваленный листвой и перегноем пол наконец помыли. Толстые стекла казались голубыми оттого, что солнце стояло в зените и просвечивало их насквозь.

Я решила, что буду подниматься туда каждый день. Буду смотреть на конюшни, представляя себе земляной круг, по которому конюх водит чалую лошадку. И каменного бобра, из пасти которого струится питьевая вода, и карпов в пруду, которые толкаются и безмолвно хохочут, когда приходишь с пакетиком корма. И часовню, светлеющую сухой камышовой крышей между кипарисовыми кронами, и бабушку, и маму.

Парадные двери дома были заперты, но это меня не пугало. Они наверняка забыли про задний двор, подумала я и оказалась права.

Маркус. Понедельник

Внезапный ветер промчался в верхушках пиний, небо треснуло, потемнело и покрылось кровоподтеками. Дождь начался сразу, бесшумный и непроницаемый, Маркус вспомнил, что оставил куртку в мотеле, и свернул на тропу, ведущую к деревне. Он шел, натянув капюшон толстовки до самых глаз и стараясь не потерять тропу, чернеющую в высокой траве. Слышно было, как листва потрескивает под дождем, будто целая стая сверчков.

Между Траяно и Аннунциатой раньше была еще одна деревня, сказала ему Паола, когда они брели по этому лесу пятнадцать лет назад. У деревни не было выхода к морю, только два километра скалистого берега, и жители сажали овощи и пасли овец повыше в холмах. После войны там осталось только несколько упрямых стариков, деревья выросли в брошенных спальнях, люди положили ключи под пороги и ушли в город.

— Ты помнишь название? — спросил он тогда, но она пожала плечами.

— Таких деревень на юге несколько сотен, и никто про них не помнит. Когда ты проигрываешь, ты теряешь имя.

Ее нехитрые девчоночьи афоризмы смешили Маркуса, некоторые он даже записывал тайком. Кто бы мог поверить, что однажды он вернется в Италию, встанет на четвереньки на поляне и станет нюхать землю, вобравшую в себя все, что от нее осталось.

Ему оставалось совсем немного до площади, когда дождь кончился, и сразу выкатилось распаренное алое солнце. Маркус снял свитер, стряхнул прилипшую хвою и сунул его в сумку. В этих краях я только и делаю, что таскаю волглое барахло или пытаюсь его просушить, подумал он. И при этом счастлив, как тот голландский осел, что танцевал на льду. Это была первая поговорка сердитого боцмана. А вторая звучала так: из коня не инжир валится!

С площади донеслись удары колокола: десять часов, подумал Маркус, синьора наверняка завтракает — доедает вчерашнюю коломбу. Он поймал себя на мысли, что хочет увидеть белокурую женщину, вечно подстригающую кусты. Хочет услышать, как она произносит: Бри, мой мальчик. Никто никогда не говорил ему такого. Куда бы пойти выпить? Утром в Паскетту открыта только закусочная в порту. Вино там с привкусом марганцовки, но ему нужно просто посидеть в тишине.

* * *

Два долгих гудка и один короткий: патрульный катер показался у скалы, в том месте, где море виднелось между стволами кипарисов. Он обгонял рыбацкое суденышко, медленно плетущееся к выходу из лагуны. Маркус прищурился, чтобы разобрать название, но катер уже скрылся из виду. Его загораживал северный склон холма с оливковой рощей, принадлежавший теперь черт знает кому, — да полно, стоило ли оно того, Пеникелла? Стоило ли разнимать целое на части ради того, чтобы умереть на чужбине?

Городской парк с бюстом Фердинанда Первого не зря называли piazza per una moglie gelosa, площадь для ревнивой жены: гавань просматривалась отсюда целиком, от рынка на западе до знакомой траттории на востоке.

Видно было портовых пьяниц, сидящих на бочках в тени рыбного сарая, видно собаку, спящую на куче тряпья за складом железного лома, видно пустые стапеля, где еще вчера стояла лодка Пеникеллы. И саму лодку, спущенную на воду, но плотно притертую к каменной стене мола с двумя кнехтами. Волна была высокой, и лодка покачивалась, натягивая полосатые канаты. Голый по пояс клошар возился с мотором, Маркус разглядел новенький доджер и заметно посветлевшие борта, ветрогенератор белел, будто чайка, присевшая на мачту.