Картахена

Похоже, что клошара обманули его знакомые генуэзцы: на холостом ходу двигатель трещал жалобно, то и дело захлебываясь. Далеко на таком не уедешь. Впрочем, кто знает, далеко ли отсюда его Картахена. Может, она как раз там, где залив Азахарес переходит в адриатические воды, или там, где высунут в океан курносый мыс Гаргано. А может, ее и нет вообще. А вот северный склон точно был. Хороший склон, пологий, серебристый, как морская рябь. Сто сорок оливковых стволов. И миндальное дерево.

Маркус решил, что не станет начинать утро с дешевого вина, потерпит, пожалуй, до двух часов, когда у него назначена встреча с клошаром. После полудня он заберет свою машину с полицейского паркинга, погрузит в нее сумку, набитую грязным бельем и рукописями, и отправится по римской дороге на север. Но сначала нужно сделать две вещи: забрать ключ из могилы дрозда и заплатить клошару его выигрыш. И поговорить.

Добравшись до улицы Лукко знакомой дорогой, Маркус толкнул калитку и прошел вдоль растрепанных розовых кустов. Те, что росли у самой дорожки, были аккуратно подвязаны веревками и еще держались, зато дальше простиралось кладбище роз, поеденных тлей или сломанных дождем.

Он знал, что нужно идти прямо в сад и вести себя так, будто он имеет на это право, иначе ему снова дадут от ворот поворот. Странно, что, принимая его за Бри, женщина ведет себя так, будто он ей безразличен. Три дня назад она назвала его именем сына, а потом просто повернулась спиной и ушла.

Когда он обогнул дом слева и забрался внутрь неширокой тенистой перголы, то понял, что поиски могут продлиться до самой ночи. Выдернув из середины розового куста железный стержень, он присел на корточки и начал простукивать нижние ряды камней, полагая, что детский тайник вряд ли будет устроен намного выше. Он уже прошел первый ряд, когда дверь у него за спиной хлопнула и раздались легкие шаги по гравию:

— Ты опаздываешь к обеду, Бри.

Маркус положил стержень на землю, поднялся и кивнул. Женщина остановилась в нескольких шагах от перголы, на ней было красное полотняное платье, довольно открытое. Голые руки казались гладкими, как у девушки.

— Ты забыл, что обещал подвязать кусты, — сказала она весело. — Я одна не справляюсь, а твой приятель с катера давно не заходил.

Маркус молча смотрел на нее, удивляясь своим желаниям. Ему хотелось обнять ее, поцеловать в плечо и растрепать высоко заколотые соломенные волосы, похожие на его собственные.

— Будешь обедать? Я приготовила семифредо с карамелью.

Маркус помотал головой.

— Не хочешь есть, так займись розарием. — Она сделала плавный жест рукой, обводя ряды пожухших кустов. — А потом уходи. Теперь ты свободен.

— Ты не хочешь меня видеть?

— Я советовалась с женой кузнеца, она сказала, что, пока ты приходишь сюда, в доме не будет покоя. Того, кто тебя обидел, уже давно нет, он умер в соленой воде. Я нашла записи дочери, прочла и сделала все, что положено.

Некоторое время они стояли молча. Садовые ножницы висели в безвольно опущенной руке женщины: средний и указательный пальцы она продела в кольца, а лезвия смотрели в землю. Вторая рука блуждала по лицу, как будто стряхивая невидимую паутину.

— Они думают, я глупая. Я знала, что тебя нет, с самого первого дня весны. А потом ты пришел с большой собакой, хотя знаешь, что я боюсь собак. Агостина велела угостить тебя сладким, когда явишься, и проводить до калитки.

Женщина подошла ближе, по ее лицу бежали тени виноградных листьев. Светлые волосы потемнели от дождя, несколько мокрых прядей прилипли ко лбу, изо рта у нее пахло жженым сахаром. И вправду карамель, подумал Маркус, стараясь унять дрожь в горле, а вслух сказал:

— Я больше не приду, мама. Вот только одну вещь заберу и уйду насовсем. Ты не помнишь, где мы с сестрой похоронили дрозда?

* * *

Стоило закончиться дождю, как в саду застрекотали сверчки и над розарием сгустилось облако влажной духоты. Дождавшись, когда синьора вернется в дом, Маркус обнаружил камень, легко вынимавшийся из кладки, прикрытый виноградной плетью. Ключ лежал в жестянке из-под леденцов, завернутый в ветошь, будто боевое оружие.

Он не ожидал, что ключ от часовни окажется таким маленьким, даже изящным. В его воображении это был грубый ключ, ржавый, достойный донжона в каком-нибудь понтийском городище. Пошарив рукой в глубине, Маркус укололся обо что-то острое и выдернул руку. У самой стены лежала горстка сухих птичьих косточек.

Потом он медленно пошел по садовой дорожке, стараясь не сорваться и не побежать со всех ног. Признание синьоры Понте еще звенело у него в ушах. Розы качались под утренним дождем, один из чайных кустов, шипастый, покрытый тяжелыми алыми цветами, совсем развалился. Несколько веток с бутонами лежали поперек тропы, и Маркус остановился, чтобы поднять их и заткнуть за веревочную ограду. Он снова уколол себе палец и, слизывая выступившую кровь, почувствовал непонятное облегчение.