Картина

БАБЁНКА. Тянь, что с вами? Вы из-за муки? Да мы её положим назад. И горчицу вынь, выстави, смотри, как он разнервничался. И вилки тоже.

ДЕВОЧКА. И вилки?

БАБЁНКА. И вилки! Что с вами, Тянь? Я знаю, молчите!

Взяла руки Вьетнамца в свои, дует на них, гладит.

Картина там эта… Как дома там. Тут холодно и страшно. Ваша мама сидит сейчас у пальмы, варит рис, пробует его деревянной ложкой и плачет, её слёзы падают в воду и вода становится солёной. Понимаю. Никто вас не поймёт так, как я. Потому что я столько в жизни настрадалась, милый. Столько плакала, столько болела, так плохо и одиноко, милый Тянь, на свете жить, так трудно, если бы вы знали, как я вас понимаю, солнце моё… Вы уехать не можете из-за денег, а мне — ехать некуда, только тут сиди, сторожи, взвешивай, обслуживай, мне отступать некуда, за мной — Берлин мой, слышите? Но я выход знаю, не плачьте, Тянь! Я знаю, что вы йогом сделались потому, что вам кушать не на что, но я спасу вас, деньги на билет дам вам и спасу вас, Тяньчик мой, солнце вьетнамское, слышите?! Где же вы раньше были, почему не обращались! Не плачьте! А что же мы, как же мы не поможем? Вы думаете — мы не люди? Люди, Тянь, люди! Это они там все думают, что мы — не люди, а мы люди, Тянь, мы все — люди, люди, Тянечка дорогой, люди. Я уж думала, вы нам приглашение пришлёте и мы с дочкой съездим туда, а вы вот, только встретила, полюбила и сразу уезжать. Ну и ладно. (Суетится, бегает по пельменной, собирает в кучу вилки, ложки.) Пришлете? Не из-за меня, из-за девочки моей, чтоб она свет увидела? Нет?

Вьетнамец плачет. Бабёнка кинулась к Старику, вцепилась в плечо, трясёт его что есть силы.

А ну, отдай ему всё, слышишь, нет?!

СТАРИК. Чего? Кто ты? Чего тебе надо? Чего отдай?!

БАБЁНКА. Кто я?! Я кто, да? Я, да?! Я тебе глас Божий с неба! Я тебе ангел в белом, раз такое дело, я говорю тебе: отдай все деньги вьетнамцу!!! Слышишь?! Глас Божий с неба я! А то врешь и врешь всю жизнь, кулацкий подпёрдыш, про Берлин, про бабку, про всё-всё, сделай хоть раз в жизни доброе дело: возьми и отдай деньги вьетнамцу, на билет, пусть едет!

ДЕВОЧКА. (Заплакала.) Мамка, не надо, сядь!

СТАРИК. Да тихо ты, тихо, чего побелела? Пусть берёт, мне не надо, ты чего? На, на, на!

Сорвал с шеи кошелек, отдал Вьетнамцу.

Забери. На билет надо, ну дак — на, поезжай. Сразу сказал бы, я бы и дал бы.

БАБЁНКА. (Бегает по пельменной, собирает всё в кучу.) Вот так, вот так… И моё тоже. Заберите всё. Вот, вот, вот. Под суд пойду, но человеку помогу. Пусть берет все: кассу, вилки, ложки, ножи, стулья, столы, шторы, муку, туалетную бумагу, счётчик электрический, всё, всё, всё!!!

СТАРИК. Ему мешков двадцать муки надо, чтоб билет купить!

БАБЁНКА. Молчите! Пусть возьмёт всё! Мы пять-шесть кило сможем взять, а больше не унесём всё равно. Кассу возьми. Магазин там откроете, чеки выдавать будете, пельменную сделаете, пельмени будете варить и пельмени продавать вьетнамцам! Постойте.

Сдёргивает шторы с окон, отдала в руки Вьетнамцу. Вилки, ножи складывают перед ним, Старик и Девочка помогают Бабёнке. Та из карманов достала деньги, сунула их Вьетнамцу в руки, закидала его шторами, свёртками, толкает в двери.

Только картину оставь нам, мы будем смотреть в неё, как в телевизор, думать, что ты там живешь, Бога видишь, Бог с кудрями золотыми, и ты там где-то рядом, мы будем смотреть и думать про тебя! Ладно? Иди! (Толкают Вьетнамца в двери.) Идите отсюда. Билет берите и уезжайте. Авось хоть один из нас спасётся, человеком станет. И как приедешь — сразу поступи во вьетнамский университет! И сразу телеграмму срочную дай нам, что поступил! На пельменную телеграфируй! Бажова тридцать семь! Слышишь? Идите. (Поцеловала Вьетнамца крепко в губы.) И приглашение будет как возможность — пришлите. Всё.

Вьетнамец ушел.

Старик, Бабёнка и Девочка подошли к картине, смотрят на неё, молчат.