Картина

СТАРИК. Нету бабушки. Нету бабушки-старушки. Есть только я — дедушка-старичок. Была бы бабушка-старушка-перверцоп… Вот такая вот жена была бы вот у меня … (Тычет пальцем в картину.) Такая вот красивая, добрая и чтоб вот так давал бы я ей бананасов пожрать за то, что она мне детку сделала. Нету. Соседка вот сбоку достаёт, чтоб дверь прорубить, квартиры соединить, перестроиться, зелени искусственной навешать, чтоб красиво было бы, как во Вьетнаме, слышишь, Тянька? А если говорит, не согласишься, то порчу на тебя пущу, к знахарке пойду, и финиш тебе, старый козёл, говорит…

БАБЁНКА. Порчу? А вы адресок не спросите у нее, адресок знахарки этой?

СТАРИК. Тебе зачем?

БАБЁНКА. У бедной одинокой женщины всегда много врагов найдётся. И у вас во Вьетнаме так же, Тянь, нет? Ну, и что вы решили, пробивать стенку или нет?

СТАРИК. Она кровать поставила, чтоб между нами только стенка была бы, и спит, скребётся по ночам, а я слышу. Я ей наврал, что стенка несущая и если дырку пробьем, то дом весь завалится. Но она, знаю, пойдет, узнает в домоуправлении или где надо, что стенка не несущая и потом опять будет меня пилить и про знахарку пугать. И спит за стенкой, рядышком, сучка такая старая. А утром говорит: «Нас разделяет только стенка…» и жмурится, как кошка, а сама старая, старая, от неё смертью пахнет уж. «Химию» себе сделала, кудри. Я вот тут по ночам был, дак прямо отдыхал, что дома не надо спать. А теперь — не знаю. Так было раньше, что приду и сплю днём, спокойно днём, она днём бегает по улицам, на людей лает или на лавке сидит, всех обсуждает. Куда я теперь, раз выгонят?

БАБЁНКА. У вас денег много на шее.

СТАРИК. Чужие не считай, в свой карман заглядывай! (Вьетнамцу.) Что ты там пишешь?

БАБЁНКА. Письмо маме он пишет.

СТАРИК. Какой, хернаны, маме?

БАБЁНКА. Своей маме во Вьетнам.

СТАРИК. Правда?

БАБЁНКА. Правда.

СТАРИК. А что он пишет?

БАБЁНКА. Про всё, что тут. Про нас. Про картину эту вон.

СТАРИК. И про меня пишет?

БАБЁНКА. И про вас пишет.

СТАРИК. (Гладит картину рукой.) А что он там про меня написал — дай посмотреть.

ДЕВОЧКА. Не лезь, дурак, чужое письмо.

БАБЁНКА. Он пишет, что русские люди добрые, и он с ними сторожит пельменную, так ведь, Тянь?

СТАРИК. Правда? Так и пишет?

БАБЁНКА. Так и пишет.

СТАРИК. Где он это написал?

Подошёл к столу, заглядывает в письмо.

Дак тут же не по-русскому. Как же она не по-русскому поймёт.

БАБЁНКА. У него мама нерусская.

СТАРИК. Всё равно пусть пишет по-русскому. А то откуда мы знаем, может — он донесение в свой штаб пишет, стучит на нас что-нибудь, докладывает секреты военные, а мы сидим и потакаем, не препятствуем ему. Может, у него рация где в кустах возле пельменной закопанная, а?

БАБЁНКА. У него мама не поймёт по-русскому.

СТАРИК. Пиши! Я тебе диктовать буду: милая мамочка, во-первых строках моего письма сообщаю что. Что. Что!

БАБЁНКА. Что?

СТАРИК. Сообщаю, что я жив-здоров, чего и вам желаю… Милая мамочка. (Заплакал.) Милая мамочка… (Подошёл к картине, пальцем водит по ней, плачет, встал возле картины на колени, прижался к стеклу головой.) Милая мамочка… Я совсем недавно был вот такой маленький, а теперь старый мудень стал…

БАБЁНКА. Да вы пьяный стали, плачете, перестаньте, Тянь видит…

СТАРИК. (Сел за стол, уронил голову на руки, плачет.) Пиши, пиши, Тянь… Милая мамочка, я жив-здоров, ну, куда здоров, худой, больной, туберкулезный, русские люди все здоровые, а я больной-пребольной, простуженный, обмороженный, дошёл так, что пельменную с алкашами сторожу… А знаешь, Тянька, я был маленький и у нас была машина швейная, мамка на ней шила, деньги зарабатывала. Целый день на ней стучала и стучала, колесо крутилось, крутилось, а мне не разрешали к машине подходить, чтоб не сломал, слышишь ты, нет?! А потом она, мамка, уходила куда-нибудь, а я садился вниз, на железную педаль машины, залезал под машину и ехал будто в трамвае, крутил колесо и сам звонил, звонил и думал — я трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай, трамвай…

МОЛЧАНИЕ.

БАБЁНКА. А дальше?

СТАРИК. Что дальше?

БАБЁНКА. Что дальше писать?

СТАРИК. Он по-русски заговорил, слышишь? Что ты последнее написал?

БАБЁНКА. С алкашами сторожу…

СТАРИК. Да это-то не пиши, голова садовая. Эх, милая мамочка. В мыслях я навещаю домик ласковый твой, как живешь ты, родная, сердцу сыну открой… Я служу на границе! Где таежная мгла! Мама, милая мама, как тебя я люблю!

БАБЁНКА. Не складно.

СТАРИК. Молчи!

БАБЁНКА. Что писать?

СТАРИК. Пиши что хочешь, дурень вьетнамский. Всё равно мне. Ну вас. Спать вот лягу. С твоими пельменями не дождаться. Они комком стали. Их шилом теперь есть надо.