БАБЁНКА. Он йог, он пельмени не будет, он мяса не ест, отстаньте от него.
СТАРИК. Тянь, да какое там мясо — ухо горло нос, тиська-миська-хвост. Ливер. Йогнутый Тянька. Видишь, какие мы добрые — тебе, собака, пельменей даём. А ведь сами хернаны последний без соли доедаем, слышишь? Да конечно: он наш, вьетнамский или даже русский шпион.
БАБЁНКА. Да прям. У него глаза сплюснутые, не видите?
СТАРИК. Да потому что это влияние радиации, а на самом деле он — из Нижнего Тагила, да! Шпион: «То Яма То Канава».
БАБЁНКА. Да отстаньте вы! Люди деньги зарабатывают, отстаньте, сторожите дальше и молчите или говорите что-нибудь жизненное. Товарищ вот издалека, ему надо создать соответствующее впечатление о нас и нашей стране, верно, Тянь?
СТАРИК. Тут я всегда сторожил и сторожить буду, тут моя территория! Да я Берлин брал! А вас прислали мне в подмогу, что ли?
БАБЁНКА. Мне начальник сказал, что вас увольнять будут. Что вы на работе выпиваете. Прихватить — другое дело. А говорят, пришли проверять вас неделю назад, а вы — в дым.
ДЕВОЧКА. В дупель набузгался!
СТАРИК. Кто?! Я?! Набузгался?! Сказал так?! Тянь, не верь этой твари. Иди откуда пришла.
ДЕВОЧКА. Я дам тебе.
БАБЁНКА.
СТАРИК. Выгнать хотят? Да пусть. Плевать. У меня как у ветерана войны пенсия ого-го, ясно? Вот, видала, у меня на шее — сумочка-педерастичка с деньгами. Знаешь, сколько там? Ну, вот и молчи.
БАБЁНКА. Прям укатайка с вами, сразу было ясно.
СТАРИК. Да плевать. Пусть гонят. Прям сейчас уйду. Уйти?
БАБЁНКА. Да сидите. Или как хочете.
СТАРИК. Нет, я вам малину испорчу. Не уйду вот. Вы хотите без меня как потные грызуны, а я не дам. Нет. Буду сидеть тут. Пельменей поем, посплю и пойду. Значит, к ногтю меня, а на моё место значит — тебя и Тяньку эту. Ну-ну. Я начальнику этому, падле такой, завтра бэбики потушу. Разберусь! Вот оно, отношение к ветеранству, к памяти, понимаешь, павших…
ДЕВОЧКА. Мамка, сколько вилок в сумку положить?
БАБЁНКА. Положи штук десять. Не заметят.
СТАРИК. Зачем вам?
БАБЁНКА. Продадим на рынке. А что? У меня дети, их кормить надо. А это — приработок.
СТАРИК. Сторожа. Вот оно — наши сторожа. Вот они — молодёжь и подростки. Нарисовали вилкам ноги. Я вот доложу начальнику. Вот кого гнать надо. Малолетних воровок, их матерей и вьетнамцев. Где телефон? Я позвоню!
БАБЁНКА. Да спи ты уже, совсем пьяный стал, не даст поговорить с человеком! Всё впечатление о нашей родине перед ним испортил, не стыдно?
СТАРИК. Я вот позвоню, про вилки расскажу!
ДЕВОЧКА. А бутылки со стола брать?
БАБЁНКА. Зачем?
ДЕВОЧКА. Сдадим! Воду выльем эту и сдадим!
БАБЁНКА. Помощница растет, видите, Тянь. Эти нерусские, доченька, бутылки, неприёмные. Она ещё во многом не разбирается, Тянь, учить её надо, мир показывать. И это не вода, доча, а уксус, оставь, пусть стоит для посетителей, что же, тоже им надо оставить…
СТАРИК. Бойкёхенькие вы две, гляжу. И бутылкам ноги приделали. Сидим тут, сторожа, октябрятская звёздочка. Видишь, Тянь, ты, кореец-красноармеец? Вот кто разворовывает нашу Родину могучую! Вот такие!
Старик встал, не держится на ногах, упал. Снова поднимается.
БАБЁНКА. Да ложитесь вы уже! Совсем кривой стали…
СТАРИК. Ладно. Пусть тут вьетнамцы сторожат всё. Мне это — как козе баян. Не дают русским жить. Всё. Зажимают.
ДЕВОЧКА. Мамка, там мука лежит в мешках, сколько наложить?
БАБЁНКА. Наложи килограмма три или побольше.
СТАРИК.
БАБЁНКА. Скоро. Ждите.
СТАРИК. Мне заесть надо чего-то быстрее. А то у меня по горло водка, а сверху окурки плавают.
БАБЁНКА. Прям укатайка с вами. Ложитесь спать вон.
СТАРИК.
БАБЁНКА. А может — он пугает. Постойте делать умозаключение. Успеете. Проживете и так, в общем-то, раз пенсия. Бабушка у вас есть, нет?