Картина ожидания

Привез Охотник домой Лебедушку, а там - честным пирком да за свадебку. Повенчали их да привели к присяге такой: кто первый умрет, так другому за ним живому в гроб идти. Под порог старушки всеведущие положили замок незапертый, и, когда жених с невестой порог перешагивали, замыкали замок крепко-накрепко, ключ топили в глубоком колодезе: жили б муж с женой в любви да согласии. Ну а ночью помстилось Охотнику, будто старая бабка-задворенка, что ему, мальцу, сказки сказывала, шепчет в ухо слова непонятные:

- Погоди-ка мять красу девичью, сыщи прежде Любовь ее! А она далеко запрятана: дуб стоит на той стороне моря-окияна, на дубу, на цепях, сундучок висит, в сундуке - перстенек, в перстеньке - ставешок *, в ставешке - хрусталек, в том хрустале ее Любовь!

Отмахнулся Охотник от морока. Сказки-байки давно позабытые! Эвон где тот камень-хрусталь, поди-ка сыщи его! Как оставить тело жаркое Белой Лебеди?

На том дело и кончилось.

…И как всегда, в звоне будильника что-то злорадное, и уж который раз одновременно с ним, ровно полседьмого, возникает лицо Наденьки, словно это ее рот изрыгает требовательный скрип: «Пор-ррр-ра!»

Еще с закрытыми глазами добрести до кухни. Первый отзвук из мира людей: «Сегодня днем ожидается… давление… ветер… возможен небольшой…» И ползти на вторую ступеньку пробуждения: глубоко вдохнуть струю газа, пока ее не пожрал мгновенно расцветший под чайником синий цветок. Размешать с сахаром молотое железо из банки с надписью «Кофе растворимый», и, когда раскаленные опилки вонзятся в желудок, заскрипит наконец маховик, шестеренки ежедневных дел, повинуясь приводному ремню-привычке, начнут вертеться. Воткнуть в розетку пальцы вместе с вилкой утюга. Электрический разряд - и ракета на старте. Смахнуть пыль, торопясь, смазать корпус. Выдернуть из постели смятую сном оболочку - сонную дочь, надуть ее воздухом поцелуев, шлепков, заданий, приказов, окриков, любви, раздражения, - а если однажды забыть сделать все это?! - и выгнать на мороз, где в сотне шагов раззявила пасть звенящая огненная печь, которая ежегодно выпекает десятки пирожков со средним образованием.

А самой спешить, уже стучит в затылок клювом птица Время!

И постоянно ощущаешь, как набирает обороты маховик, и кажется, если сейчас откроешь рот, издашь только тик-так, тик-так.

Ну, осталось натянуть чехол, чтобы не ободрался изношенный корпус о тысячи других ракет, что уже свистят по тротуарам.

Двери, конечно, наставили зубы, у них отработан четкий рефлекс: шаг за порог - успеть схватить - куда?! вернись! здесь твое место! здесь твоя будка! здесь твой хозяин!

Но годами выработан и навык бегства: сжавшись, сделать бросок - голодно лязгнут клыки - и с лестницы кубарем, быстрее бурлака-лифта, грудью проломить стену внизу, которая тут же сомкнется, - и вот улица. Вперед! Женщина в полете!

Письмо первое. Автор - Настасье.

Моя дорогая выдумка. Идет едва ли девятая страница нашей с тобой повести, а я уже вынуждена одергивать тебя. Строго говоря, мне хотелось сделать это еще в самом начале, когда ты призывала на помощь разбитую банку. Так и хочется повторить за твоим мужем: тебе вредно стоять в очередях. Однако что за ерунда? Как можно было прожить жизнь и не привыкнуть к ним? Не делай вид, что ты только что стекла с моего пера: у тебя мой опыт, и не только мой. Очередь - это, если хочешь, второе «я» - многоликое! - каждого нормального человека.

Далее. Ты думаешь, этой бедолаге, что лаяла из-за прилавка, жаль было для тебя лишних «полкeq \o (и;ґ) ла» творога? Могла, кстати, и не придираться к словечку. Еще не раз услышишь «покласть» и сложить», так что привыкай. Но очередь-то большая, а творога привезли только две фляги. Вот она и распределяла так, чтобы всем вам хватило, в том числе ее подругам, блатным и ей самой. Ясно? Надо же все-таки соображать, Настасья. Я не только о твороге, сама понимаешь. Тебе уже не двадцать и, увы, даже не…