Картина ожидания

И вот примечать стал за Лебедью: то не пьет она, то не ест, то не спит, непонятную думу все думает.

- Что, голубушка, ты кручинишься? Иль тебе, моя сласть, неможется? Иль желанье томит неисполненное? Прикажи, для тебя все сделаю! - скажет он таковы слова, ну а сам про себя подумает: «Лишь кольца с хрусталем не проси, моя лапушка. Ну на что мне Любовь твоя, женушка, коль и так со мной рядом ты?»

Усмехнется Лебедь безрадостно:

- Ништо!! Чего мне желать, мил-сердечный друг? Ничем ведь я не обижена. Так, головушка болит, ретивое щемит. Да вот птица-говорунья снится мне, еще снится певучее дерево… А где это взять, мне неведомо.

- А коль неведомо - зачем хотеть? - отвечал Охотник Белой Лебеди, но раз, среди пированья застольного, поспрошал стародавних друзей своих: велика ли цена бабьей причуди?

Отвечали дружки многомудрые:

- Коль не хочет баба недобычного, коль не жаждет она невозможного, то она не живая, а мертвая! Пусть ей снится да пусть мерещится. Лишь бы в доме разладу не было, лишь бы мужу она не перечила, лишь бы воле его не противилась.

Как давай ветроязычный Охотник наш разливаться речами неумными, похваляться женою-красавицей, до небес возносить молодушку: и умом-то она разумница, и станом-то Лебедушка статная, а уж лицо ее - будто белый снег…

Захотелось тут врагочестивым молодцам поглядеть на чудо великое, и, прямехонько с пиру раздольного, кто со пьяну, а кто с похмелочки, повзбирались они на коней борзых, заломили шапки, гикнули, полетели-понеслись не в чисто полюшко - наметом в гости к Охотнику.

На подворье темно - в окнах свету нет…

- Эй, - кричит хозяин-нахвалыцина, - эй, - вопит, - ты где, моя красавушка? Сей же миг сойди к нам из терема, поднеси гостям зелена вина!

Осветились палаты высокие. Заиграло в печах пламя жаркое. На столы легли скатерти браные. В кубках вспенились вина заморские, не счесть на столах яств диковинных.

А хозяйки все нет, нет, нет, нет ее…

Пьют-едят незваные раздорники, над хозяином изгаляются:

- Вот так жеика! Не видела плеточки! Да осмелься на то моя жена, я б ее нау-чи-и-ил мужа слушаться-а!…

Услышав слово недоброе, схватил хмельной Охотник плеточку - да наверх, в светлицу Белой Лебеди. Там стоит она, жена вещая, на него глядит неприветливо:

- Уж не вздумал ли ты, мил-друг, жену учить? Ах ты, теребень кабацкая! - разгневалась, ослепилась Лебедь Белая. В молодом уме осторожности не было. - Ах, бесчинник, охальник, блудодей! Покажу тебе, как мужей учить надобно!

И не успел Охотник опомниться, сгинул терем его высоконький, растаяли палаты просторные, полы разошлись тесовые да исчезли столы дубовые, ну а гости все похмельные очутились на кочках в мочажине! Чарки тиной зеленой подернуты. Вокруг пьяна-трава колышется. Болотяник из топи таращится, над беднягами насмехается да Болотяницу кличет позабавиться.

Кой-как из трясины выбиралися, кой-как назад ворочалися, но поползло с той поры важдение, ядовитое, как змея-болотяница: Охотникова женка - чародейка, волхва, зелейница *, еретица, лихая кощунница!

А между тем проскакал мимо окон второй всадник: сам красный, одет в красное и на красном коне. Разгорался день, разгоралась работа, а где-то там, в Кабинете Главного, уже, чуяла Настасья, разгорался скандал.

Болтун-телефон забыл о приличиях, машинка дымилась на журнальном столике, стеллаж ретиво поскрипывал, то и дело роняя магнитофонные кассеты - стар стал, бедолага! - а Настасья тасовала заявки на передачи следующего месяца, торопясь составить план-график. Наконец план сошелся, как пасьянс, и Настасья понесла его своднице Наденьке, в обязанности которой входило переписать красивым почерком планы всех редакций на один общий, затейливо расчерченный лист, а потом передать Главному.

Наденька сладко зевала в своем кабинетике. Дверь отворилась. Наденька подавилась зевком, а на ее крупный, почти римский нос всполошенно взлетели очки деловой заинтересованности, но тут же и свалились, едва заметили, что это всего-навсего Настасья, и снова придремнули на девственном столе.

Наденька сразу начала жаловаться на придирки Главного:

- С этими графиками сделал из меня какую-то пугалу. Когда, говорит, вы входите в редакции, в них все должны вздрагивать!

- Зачем? - испугалась Настасья.

- Ощущая обострение ответственности, - ответила Наденька голосом Главного (она была до крайности артистична), и дамочки зашлись, сотрясая стены и заставляя звенеть незамазанные оконные стекла.

Потом Наденька приняла вид глубокой сочувственности и спросила:

- У тебя опять неприятности с нашими классиками?

- Да, - кивнула Настасья, дивясь, как стремительно веревочка-сплетница проползла по радиокомитету. - Отправились жаловаться Главному. Начнут плакаться или пригрозят инстанциями, а ты же знаешь, что для нашего это все, сразу скисает.

- Да, он, конечно, слабоват в коленках. Лев, но… не орел, - вынесла Наденька приговор Главному, и опять задребезжали стекла, а со стены сорвался старый календарь за 199… какой-то год.