Картина ожидания

Я перевел дыхание. Осмотрелся. Нет, любопытство компании, в которую меня занесло, превосходило всякое приличие. Как смотрели на меня эти люди! Их лица словно бы заострились, постарели, исказились от ожидания. Но - чего? Чего?… И во всех взглядах, обращенных ко мне, читалось еще и поощрение… как будто я оправдал какие-то их надежды.

Ну а мне было неловко. Стоило вспомнить, как закричал на хозяйку, и во рту сохло от стыда. Сашка небось кается сейчас: «Кого я привел!» Вон посматривает из-за плеч и голов. Свечи оплывали, догорая. Из стен заметно сквозило.

Я посмотрел на дверь, в которую вышла Анна, унося дочь. Надо извиниться, загладить невольную грубость, иначе я покоя знать не буду. Почему нельзя было подождать, пока Анна вернется? Нельзя было.

На пороге я обернулся. Сашка сделал странный мгновенный жест у губ, похожий на призыв к молчанию. Но стоявшая рядом с ним женщина с ликом страдалицы повела ресницами - и мой приятель оцепенел. Странности, странности…

Я вышел в коридорчик. Был он убог и тесен, бревно подпирало потолок, сквозь щели было видно, как ветер треплет клочья вьюги. Несло стужей. Я открыл какую-то дверь. И здесь толпились зеркала, и здесь множились отражения свечей. Мария, скорчившись, полулежала в кресле, прикрытая шалюшкой Анны. Мать, похожая на призрак, так светилось ее лицо и так неразличимо темнело платье, склонялась над ней.

- Бога ради, простите, Анна, - начал я шепотом, - бога ради!…

- Что вы сделали, несчастные, окаянные, как попали вы сюда, недостойные? - пробормотала Мария, всхлипнула, задышала ровно и тихо.

- Она спит, это она во сне, - обратила ко мне лицо Анна, слегка улыбаясь моему испугу. - Не обращайте внимания.

Она протянула руку и откуда-то из мрака подтянула стул.

- Посидите здесь. В этой комнате теплее.

- И тише.

- Да. Вы разволновались? Ничего, ничего… Сердце мое потянулось к вам, когда вы вступились за мою девочку. Она еще мала, но жизнь ее нелегка. Долго я не надеялась на счастье быть матерью, но потом… - Она говорила не быстро, подбирая слова: - Потом узнала, что бог милосерд и расположен ко мне. Но если бы тогда я владела теперешним знанием… нет, нет, не пожелала бы я ни самой дочери, ни судьбы для нее такой… пересудов, кривотолков и… Знали бы вы, как ей было одиноко последние девять лет, а что предстоит, сколько слез и ран! Мы были разлучены, когда ей исполнилось три года, и вот встретились снова, но ненадолго, грядет новая разлука. Вечная! На вечное одиночество и поругание я ее отдам. И как же нужны ей люди, которые и через века найдут для нее слова заступничества, оберега, милосердия!

Мне почему-то сделалось холодно.

Анна встала.

- Пойду к гостям. Нехорошо, ведь они издалека, и путь им дальний. Вы побудете здесь?

- Да, хорошо, - выдавил я. Мне было не по себе и с матерью, и с дочерью, но девочка хотя бы спала.

Анна помедлила на пороге и прикрыла за собой дверь.

Не сразу решился я перевести дух. Потом вдруг ощутил, что множество свечей кажется мне сейчас множеством недобрых, подсматривающих глаз, встал и задул их все, кроме двух. Хватало и этих!

Снова сел, подставив стул поближе к Марии.

Вот попал, да? Сейчас бы тихо, тихо - вон отсюда, бегом домой, по глухой ночи, подальше от места, где бесы или боги свели меня с Сашкой!… Да ладно, посижу, приду в себя. Все-таки дыхание спящего ребенка действует успокаивающе. Господи, а ведь сроду такого не бывало, чтоб ребенок и я, Странно, как странно! Что за откровение, пугающее, будто неожиданная седина? Чистый профиль на фоне темной спинки кресла, едва шевелятся пушинки белой шальки.

У меня нет, не было детей. Я никогда не думал о них всерьез, даже если с удовольствием тискал малышей моих приятелей. Я как бы не считал их живыми, настоящими. Они шумели и сияли, а тут… Что за тайна? Что за горе? Бедная, бедная девочка. Сама не в себе, мать, кажется, тоже, заброшенные этим своим Акимом. Меня словно бы что-то тянуло за сердце. Вот тоска, а? Немыслимая, невыносимая, не продохнуть!

Лезло в голову всякое. Помню, еще когда я был пацаном и ходил в школу, в ту самую, что в двух шагах отсюда, была у нас в классе девчонка… я ее ненавидел все десять лет учебы. Очень высокая и бесформенная, некрасивая, со слишком светлыми, медлительными глазами. Меня бесило в ней все, даже пушистая коса, предмет злой зависти всех одноклассниц, - я готов был выщипать эту косу но волоску! Та девчонка всегда держалась в стороне, потому что была неуклюжа и не поспевала за буйной сменой наших настроений, и то как бы замирала в своей обособленности, а то пыталась пробиться к нашему коллективному сердцу. Однажды, помнится, день рождения у нее был. Она принесла огромный торт, и мы набросились на него на переменке. Я уже не говорю, что съели все, не оставив ни кусочка даже ей. Рвали нежные ломти друг у друга, будто не ели весь последний год и еще предстоял пожизненный голод. Блюдо стояло на ее парте, и почему-то все вдруг начали вырывать страницы из ее учебников, вытирать жирные, липкие пальцы, а потом комкать и швырять в эту девчонку. А я…