А моей бедной матери все хочется, чтобы побольше, побольше родных душ окружало меня в моем грядущем. Сколько одежд разных эпох сменила я за краткий миг наших странствий, с тех пор, как отец и мать тайком взяли меня из храма, уже предназначенную Обручнику, этому старику, только потому, что из его посоха вылетел голубь! Путь мой будет тернист, она знает, мать.
Заставят меня пройти испытание «водой ревности», пить грязь, чтобы невинность проверить мою. И пряхой меня назовут, которая родила своего горемычного дитятю от беглого римского солдата.
Множество детей станут моими. Слезы мои породят на земле цветы и травы… Я переживу своего сына. Это уже было, это еще мне предстоит. Я иду по вековечному колесу, а кто вращает его? И моя мать мечется во времени и пространстве, разыскивая и заклиная вековечных защитников моих.
Саломея из Назарета! Сначала ты охаешь меня, и руку тебе иссушит твое неверие. Но коснешься новорожденного моего сына - и тут же исцелишься, станешь верной спутницей моего имени.
Некий Иоанн провидит меня, назовет он меня, изрекши: «Жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве и кричала от боли и мук рождения».
Потом века минут и еще многие века, и вдруг явится миру духовидица Екатерина, почитающая раны сына моего распятого за свои, та, что сердцем увидит всю жизнь мою и укажет место в Эфесе, где закончилась моя земная дорога.
И еще будет черноризец Даниил, он придет из тех земель, где мы ныне, в Иерусалим, Назарет, Вифлеем, а потом расскажет про жилище святого Иоакима и Анны. А латинянин Алессандро запечатлит мое девство, и неведение, и светлого провозвестника. Славянин же Андрей будет зорче - он увидит скорбь вечную мою.
Всех их испытала моя мать на верность мне. Нет, не мне… Чистоте, самоотречению, вечному прощению и жалости, побеждающей обиду, алчность, себялюбие. Иногда мне чудится, что судьба моя не в том, что обо мне знают все, а именно в страдании во имя пробуждения души каждого, кого встречу по воле матери. И каждая такая встреча - будто короткий, беспокойный, порою страшный сон. Но уже скоро, скоро отмерится срок, данный Акиму и Анне, скоро возвращаться нам во храм, к жизни обреченной. А пока все они здесь, кто не забудет во мне живую, измученную… И за них, и за других буду я молить сына моего, проливая слезы: «Прошу я за род христианский, за тех, которые крестились во имя твое святое». Но ответит мне сын мой: «Как же я помилую их, когда они братьев своих не миловали?»
…Казалось бы, первым моим побуждением должно было быть изумление, однако я испытал вдруг ощущение такой потери!… А старый дом на улице моего детства вдруг загудел, задрожал, словно время промчалось над землей, сотрясая камни и бревна. Все двери и окна с громом распахнулись настежь. И я увидел, как меняются новогодние гости.
Словно бы маскарадные костюмы надевали они… нет, точнее сказать, они срывали с себя серые маски моего времени, облекаясь естественными для них и привычными одеждами: тогами, рясами, рубищами, пышными платьями, запачканными краской блузами… Их лица менялись тоже, обретая строгость и вдохновенность. Я не успевал рассматривать новые и новые диковинные фигуры, а они - они начали таять! Таять! Их становилось все меньше и меньше, будто ночь вбирала их, чтобы вернуть тому времени и пространству, у которого они были похищены матерью, измученной грядущей судьбой дочери до того, что сама она забыла о жалости к ней… Как это все близко не только на земле, но и на небесах: жалость и жестокость!
Ветры метались по комнатам старого дома, вздымая края одежд и пряди волос, люди исчезали один за другим, в моем мозгу словно бы некий таймер трещал, отбрасывая десятилетия и века.
Взор мой кидался по сторонам. Не было уже и Сашки. Куда, на какие высоты он взлетел? Он-то за что же? Ужели и этот вековечный недотепа с честью вышел из испытания, которого не вынес я? Или для него Анна назначила иную проверку? Как же узнала она, за какую ниточку надо дергать меня? Кого-то нужно проверять страхом. Кого-то злобой. Кого-то богатством. А меня, значит… Выдержи я - куда бы забросила меня судьба? Что ожидало бы на этом поприще? Бесчестье, слава, смерть, позор, восторг? Мне не узнать, никогда не узнать, я не сдал экзамена.
Остается пожизненное угрызение: почему я был удостоен чести, бремени которой не смог снести? Значит, есть что-то во мне? было? - чего я и сам никогда не знал о себе? Смешно же - и страшно! - представить, что единственным
Те трое - Анна, Аким, Мария - стояли среди вновь возгоревшихся свечей, меж провалов зеркал, с жалостью взирая на меня, лишенного…
Откуда, из каких далей возникли они, на какие ветви древа жизни опускались перевести дух? Кто даровал им право вертеть стрелки вечных часов? Для чего возмутили мою совесть?
- Постойте! - крикнул я.